Алгоритм счастья
Шрифт:
Начнется что-то серьезное, а мы тут попадаем в обморок,.." И она ставит будильник на шесть утра.
– Я тебя не пущу, - слабо говорит мама, явно не веря в действенность собственных слов.
***
Полночи слушает Рита "Эхо Москвы", положив под подушку приемник. Сообщения тревожные, нервные: в Москву идут новые танки - на смену тем белобрысым мальчикам и их командирам, не очень решительным. Похоже, готовится штурм. "Ах ты, дурочка! Для танка это совсем не преграда, вспоминает Рита.
– А что
– Они не решатся нас раздавить...
Но ведь в Китае решилась. И в Тбилиси. И в Вильнюсе... За прошедший день Рита узнала многое - то, что как-то проходило мимо ушей, скользило по краю сознания. Значит, танки. А в них, наверное, уже не мальчики. И с этими танкистами никто, как с теми, вчерашними, не разговаривал, листовки им не давал... В три часа радио замолчало, и Рита мгновенно провалилась в глубокий сон. Казалось, только закрыла глаза, а уже утро, звенит, заливаясь, будильник. Тут же, еще не встав, включила "Эхо".
– Поезжайте к Белому дому!
– призывал взволнованный голос.
– Смените тех, кто провел здесь ночь. Они замерзли, устали!
– "Значит, не было штурма. Слава тебе, Господи!"
Дождь льет как проклятый, как нанятый. Тихо, словно вор, Рита выскальзывает из постели, влезает в брюки, натягивает на себя свитер. Ничего себе август!
И тут входит мама. Боже мой, мама! Да она сроду раньше десяти не встает.
– Доченька, не уезжай, - жалобно просит она.
– Там страшно.
– Мне страшно дома, - отвечает Рита, и это правда.
– Там страх проходит: нас много.
– Что я буду делать, если с тобой что-то случится?
Мамины глаза наполняются слезами. И, глядя В эти полные слез глаза не помнит Рита, чтобы мама из-за нее когда-нибудь плакала, - не успев сообразить, что такое она говорит, Рита врезает матери ев всей жестокостью молодости:
– Ничего, у тебя есть твоя опера. И Аркадий Семенович.
Слезы высыхают сразу, будто кто стер их платком. Мама смотрит на дочь долгим взглядом.
– Спасибо. Утешила.
Она поворачивается к Рите спиной, идет на кухню.
– Я буду тебе звонить, - говорит ей вслед, сразу раскаявшись, Рита.
– Да-да, позванивай, - иронически отвечает мама.
Потом останавливается и пробует отговорить дочь в последний раз:
– Что, собственно говоря, ты можешь сделать? Ведь ты женщина.
– - Нужно присутствие, мама, - виновато объясняет Рита.
– И еще йод, бинты, вата - просили по "Эху".
Мама не говорит ничего, но когда Рита входит на кухню, кроме яичницы с колбасой, на краю стола все это для нее уже приготовлено.
– Мамочка!
– счастливо, восклицает Рита.
– Как я тебя люблю!
– Нет, дочь, не
– И мне тебя очень жаль.
Она снова уходит - теперь уже из кухни В комнату. Последнее слово всегда за ней. "Она не может так чувствовать, - потерянно думает Рита. Она Просто обиделась за Аркадия Семеновича. И за оперу. Не правда, что я ее не люблю! А она? Она меня - любит?"
Рита не успевает додумать ужасную мысль до конца.
Входит мама, вынимает из буфета термос, наливает в него крепкий чай, сыплет, стараясь попасть в маленькое отверстие, сахар, ставит термос перед Ритой. Все это - молча.
– - Нет, мамочка, нет!
– бросается ей на шею Рита.
– Как ты можешь так думать?
– Хорошо, если мне это только кажется, - не глядя на Риту, сухо отвечает мать.
***
Эскалатор заполнен людьми, бежать невозможно, и приходится, сдерживая себя, стоять.
– Что ж за дождь такой несусветный?
– слышит Рита за своей спиной. Может, распылили какую аэрозоль? Как во Вьетнаме...
– А зачем?
– Чтобы нас разогнать. Ну уж нет, не дождетесь!
Тоже, значит, едут к Белому дому.
На площади народу так мало, что Рита падает духом: еще день-два, и люди устанут, отчаются, разойдутся, махнув на все рукой, по домам. Откуда-то, как из-под земли, выныривает Олег.
– Ничего, ничего, - ободряет он Риту. , - Просто рано еще. Очень рано. А ты молодец! Ух ты, термос!
– Мама дала.
– Не ругалась?
– Просила.
– Хорошо, что моя далеко, - смеется Олег. Глаза блестят от бессонницы.
– Да, тебе повезло!
– Ну ладно, пошли! Вон наш подъезд.
Вокруг Белого дома живое кольцо. То и дело возникают какие-то слухи: идут танки - не идут танки. И тогда все берут друг друга за руки, кольцо сжимая. Хоть бы скорее, что ли! Ведь ждать - самое трудное.
– Отойдите подальше, метров на пятьдесят!
– командует с балкона рупор.
Все послушно отходят. Людей все больше, и кажется, ничего уже не случится. Первая, самая трудная ночь позади.
– Батюшки, кофе! Да еще в стаканчиках!
– Кооператоры постарались.
– В двенадцать митинг на Манежной, - говорит Олег.
– Иди. Я еще подежурю.
– Нет...
– Ты мне расскажешь. Вы же придете сюда.
– Ладно.
Рите радостно ему подчиняться. Она всегда будет подчиняться ему.
Под землей, в метро, мокро и душно. Стены сплошь оклеены листовками. Их молча, внимательно, хмуро читают. Две пожилые женщины в темных скользких плащах взывают к читающим:
– Идите на площадь! Мужчины! Вы-то что здесь, делаете?
Рита трогает одну из них за рукав.
– Успокойтесь, нас там много - Да?
– радуется женщина.