Алиса в стране Оплеух
Шрифт:
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой на грани истомы графиня Алиса продолжает крутить хвосты, раздаёт и получает оплеухи
Толпа – лавина с Эвереста — ринулась на графиню Алису, посыпались оплеухи – сильные и слабые, призрачные и реальные, холодные и тёплые, морально крепкие и расшатано безалаберные, тунгусские.
— Трижды, четырежды вы несправедливы ко мне! – графиня Алиса увертывалась, рыдала, осознавала, что – если бы не новое ладное стальное тело – сразу же умерла бы от болевого
Я вам покажу сидячую активность; высокое воспитание не позволяет указать вам на части тела, на которых сидите, трепещущие улитки. – Графиня Алиса схватила ведро – ржавое, хлипкое, как ляжки жены индейского вождя, – зачерпнула из колодца и облила толпу; зачерпывала, снова обливала, остужала пыл и жар охальников.
Утомилась, присела, широко развела ноги – нет смысла прятать природную красоту; слон хобот не прячет, персик гордится пушком, и олень не прикрывает свои рога мхом и папоротниками.
Мокрые обидчики жалко подвывали, протягивали руки и другие конечности к Алисе, но оплеухи не отвешивали, больше заботились о своей подмоченной репутации разбойников.
Графиня Алиса засмеялась, вскочила на эшафот, красиво подняла ногу выше головы, тянулась пяткой к свету:
— Умылись кровью, низменные поедатели человечины и раздатчики оплеух?
Нет смысла в ваших оплеухах доисторических фей!
Взгляните на себя со стороны средств массовой информации, путаницы в голове и высочайшей морали Строителей Коммунизма.
Что вы имеете от раздачи оплеух?
Красные мозолистые руки сталеваров?
Утонченную совесть осквернителей могил?
Не позволю, слышите, угнетатели, не позволю, чтобы ваши жалкие – да кто вас учил мелочам? – оплеухи порочили мою незапятнанную репутацию Тургеневской барышни.
Почувствуйте разницу, ощутите НАСТОЯЩИЕ оплеухи на своих просроченных лицах водоносов! – графиня Алиса штопором ввинтилась в толпу, вихрем раздавала оплеухи – вверх, вниз, направо, налево – рыцарь без шкуры, а не девушка!
Пионерский Орлёнок пытался спрятаться под кадушкой с лесными орехами, целиком не влез, и из-под кадушки торчал потешный петушиный хвост – три пера.
Графиня Алиса с разгона, со всей дури разгоряченной обиженной институтки пнула Пионерского Орлёнка в пухлые ягодицы поедателя конины.
Пионерский Орлёнок жалобно вскричал, вылетел вместе с кадушкой – пробка от шампанского, а не Орлёнок:
— Братцы, помилуйте!
Да что же это делается в Королевстве кривых зеркал, где все дамы без трусов!
Испить, водицы мне принесите испить!
Дурно мне, сомлел!
С ума я сошёл от пинка, натурально испугался и почувствовал себя – АААААХХХХ! – диким утёнком.
Обсохну – отомщу!
Слышите, графиня Алиса, отомщу с пристрастием – на фоне Звездного неба увидите мою голову с жёлтыми зубами в клюве. – Пионерский Орлёнок подхватил кадушку – не пропадать же добру, в некоторых
— И мы обсохнем! – оплеушники скандировали, потрясали кулаками и лапами, словно разгоняли тучи над городом Раменское. — Сухие себя покажем, имейте к нам уважение, графиня Алиса!
Несмотря на значительные размеры грудей – не спасёт тебя блистающее великолепие – пострадаешь; щеки от оплеух распухнут распустившимися Иерихонскими розами.
— Надоели вы мне, бессердечные, доброту в сердцах своих протухлили, запрятали так глубоко, что дальше ада она провалилась с немытыми ногами! – графиня Алиса махнула рукой в неосознанной сентиментальной тоске – так девушка Ассоль в порту принимает моряков, на ощупь ищет капитана Грея. – Я скромная, воспитанная, Звёзд с неба не хватала даже на Красной Площади – раскол в голове, ноги отмерзают, но в мавзолей Владимира Ильича Ленина обязана попасть, потому что – история в гробу, и, чтобы самой в гроб не лечь раньше положенного срока дефлорации, не знаю, что это слово «дефлорация» означает, но в гробу все слова равны перед досками – необходимо по народному обычаю на Ленина в гробу взглянуть.
Направилась, закидывалась пристяжной кобылой, терпела, верила, что не Ленин в гробу, а - История!
Ножки мои в бальных туфельках превратились на февральском морозе в айсберги, нос отваливался, и добрый дядюшка полицейский ежовой рукавицей растирал мне нос, словно напильником под коленкой разворачивал мясо.
Умерла бы, но дошла до саркофага, потому что увлечённая натура, без претензий, гордилась, что меня сравнивали с Джокондой.
Когда от холода люди стали казаться голубями, руки мои засветились радиоактивным вторичным излучением, как у чернобыльских прачек.
Ко мне подошёл старичок генерал – наружность обманчива, но звёзды на погонах не лгут, – положил свои лёгкие старческие ладони в меховым перчатках (Кремль нарисован на перчатках) мне на плечи, долго дул в лоб, а затем произнёс с Есенинской тоской в пойме, где дед Мазай зайцев уму-разуму обучает:
«Ни злонамеренного, ни предосудительного в тебе не вижу, воспитанница то ли детского сада, то ли Института Благородных Девиц – слаб глазами стал, только в постели адъютантов узнаю, как циклоп в пещере Грёз.
Не подошел бы к тебе, не овеял бы лаской, если бы не заметил в уголках твоих очей лучики скромности и теплоты самаритянки, которая одним пальчиком сделает больше, чем полк горцев.
Знаю, что ногу поднимешь выше головы, гимнастка: пули, осколки снарядов, пороховые газы и серные дожди, а ты с гордо поднятой ногой – к ноге привязано полковое знамя – вдохновляешь на подвиг, поющая птица осеннего леса!
Возьми, стяг, девочка, – дедушка извлёк из портков полотнище, бережно вложил мне в руку, словно подаяние нищенке. – Привяжи к ноге и ступай с Миром на войну с германцами и турками.