Алые росы

Ляхницкий Владислав Михайлович

— А ну, наддай…. Еще наддай, — раздавались команды.

Отложив топор, подручные дяди Журы по очереди торопливо подходили к копру и, нагнувшись над шахтой, кричали водомерщику:

— Как там?

— Прибывает вроде.

— Поди, помедленней, паря? Третью спустили. Ты разуй глаза и смотри хорошенько. Должна убывать.

— Недоумок я, что ли, не вижу, когда убыват, когда прибыват.

4.

Ваницкий отвернулся от окна и, стоя, заложив руки за спину, дослушивал доклад управляющего

Богомдарованным. Руки чесались дать по мордасам этому недотепе, да нельзя. Не положено бить дураков, можно только ругаться. И то про себя. Но уж тут Аркадий Илларионович не выбирал выражений.

«Жалкий трус!.. Фефела!.. Собачья гнида!.. Вывел из строя насос! Бесий сын! Если б просто бежал, то можно было бы послать другого управляющего — и делу конец. А теперь что прикажете делать? Деньги привез, золото… и ставит себе в заслугу, что не украл!»

— Что?

— Я закончил, Аркадий Илларионович.

— Очень приятно. Прощайте.

— Я думал…

— Думать нужно было чуточку раньше. Вы намерены просить у меня место помощника управляющего, хотя бы десятника? Сожалею, но все места заняты вплоть до кучера. Надеюсь, вы меня поняли?

Потеря Богомдарованного — как потеря руки, как покойник в доме, когда не можешь ни есть, ни пить, и мысль об одном — о потере. И даже вечером, в коммерческом клубе Ваницкий не мог позабыть про Богомдарованный. И когда потухли oгни, когда несколько избранных осталось в буфете, ожидая сообщений из Петрограда, тогда Ваницкий, подойдя к столику Михельсона и Петухова, спросил, выливая всю злость и тоску, что скопилась за день:

— Так как, господа, продолжаем выколачивать денежки и все надежды возлагаем на юродивого Луку? И продолжаем большевиков вскармливать своей мучкой, обогревать угольком, добытым на ваших шахтах?

— Ваницкий, не нудите, как классная дама. Вы сами не лучше.

— Я уже вывел из строя Богомдарованный прииск. И в ближайшие дни можете ждать развития действий.

— Богомдарованный?

— Да… целиком… Я надеюсь, мне не придется воевать с большевиками один на один.

5.

От мороза трещали деревья. На краю поляны, у самой кромки тайги, круглые сутки проходили новую шахту. В забое стояло столько забойщиков, сколько могли уместиться, не мешая друг другу.

Егор вылез из шахты и сел у костра: вдруг понадобится, не бежать же в поселок.

— Та-ак, — рассуждал Егор, — старую шахту не откачаем — отвалы выручат. Там Вавила уже промывалку ставит; отвалы ничего не дадут — новая шахта не подведет. Новая шахта промажет… Уф-ф… — страшно стало Егору от мысли, что будет с людьми, если шахту не откачают и отвалы ничего не дадут, и новая шахта мимо золота сядет.

— Сгинем, как Ксюха…

Поговорка про Ксюшу появилась у Егора недавно, но сразу укоренилась, будто с нею родился. И вспоминалась все чаще. Как вернулись в село Камышовку с солдатами,

так Егор сразу же — к Борису Лукичу.

— Ксюшу мне позови.

— Нет Ксюши, — ответила Клавдия Петровна. — Ушла наша Ксюша и не знаем куда.

— Ты ее загубил, — наступал Егор на молчащего Бориса Лукича.

— Боже меня упаси. Я, Егор Дмитриевич, сторона. И в драке этой на митинге я ни при чем. Это, честное, слово, Сысой.

Через солдат искал Ксюшу. Нашел след — на пароме через реку переправлялась по дороге на Сысоеву пасеку, а дальше будто на воздух взлетала или в воду нырнула.

— Может, ушла в Рогачево?

И в Рогачево не оказалось. Тогда-то и сказал Егор:

— Сгинула Ксюха…

Вниз по течению Безымянки, у самого русла, горели костры чуть побольше. Тут тоже и ночью и днем строили промывалку под промывку галечных отвалов. Здесь Лушка, Аграфена и все женское население прииска.

Еще больше костры у затопленной шахты, где Жура с ватажкой продолжали делать деревянные трубы, храпки, где непрерывно хлюпали поршни уже спущенных в шахту помп.

И Вавила все больше здесь. Несколько раз за день спускался он вниз и смотрел на уровень. Залило огни-вы. Вода прибывала.

Поднявшись из шахты, брал топор и помогал дяде Журе. Обтесывал жерди для очупов, прожигал в них жигалом дыры. Работал молча, не торопил товарищей, но то, что выбранный управляющий все время с ними, заставляло работать дружнее и аккуратней.

Спустили шестую помпу и снова подручный Журы, держась за канат, перегнувшись над шахтой, крикнул вниз:

— Эй, водомерщик! Как там?

— Погодь малость, пусть качнут. Шахта-то велика.

— Ну?..

— На соломинку прибыла.

Подручный, безнадежно махнув рукой, уселся на опрокинутую тачку.

— Где ж помпам воду осилить, ежели пар с ней, с треклятой, еле-еле справляется.

Дядя Жура устал, спина онемела, и шестая помпа вышла плоше других: воду слабее сосет. Хмурился Жура. Шесть помп стояли по стенам шахты. Двенадцать человек качали очупы, и шесть струй стекали в канаву по желобам. Небольшая река бежит по канаве. Так неужели в шахте вода еще прибывает?

Ноги не гнулись. Как на ходулях подошел к копру Жура и, не выпуская из рук топора, нагнулся над устьем шахты.

— Эй, водомерщик, не спи, тетку твою посолить, мерь хорошенько. Не то…

Дяде Журе казалось, он крикнул громко, сурово, а стоявшие рядом расслышали только: «Эй, водоме-ме-ме-ме…» — и бормотание, как на косачином току. Подручный удивленно взглянул на Журу. Тот на глазах оседал. Веки закрылись, и счастливая улыбка появилась на худом лице Журы, словно он выпил ковш крепкой браги, закусил ее жирным блинком и сейчас, облизав губы, чмокает, как теленок. «Теши с умом», — явственно выкрикнул дядя Жура и качнулся над шахтой.

— Подсобите, он чижелый, — закричал подручный, обхватив Журины плечи.