Амур-батюшка (Книга 2)
Шрифт:
Барабанов недовольно махнул рукой:
– Смотри: спохватишься, да поздно будет!
– Богатства я не ищу...
– молвил Егор и поднялся.
В семье Кузнецовых из поколения в поколение передавалось предубеждение против богатства и богачей. Чтобы сколотить богатство, надо стать сухим, черствым душой. Кто копит - не отзовется душа того ни на что доброе, в ней нет жалости, дружбы, любви.
Добрый, отзывчивый не погонится за богатством. Может быть, поэтому человек с широкой душой всегда небогат.
В старой жизни Егор твердо знал правило, что с трудов праведных не построишь палат
Но и тут не желал себе Егор палат и богатства. Он искал жизни согласной в семье и с соседями и по трудам достаточной. Слыша, что кто-нибудь богатеет, он не завидовал, а от души говорил: "Ну, это им!.. А у нас свое!" Он радовался, что остается небогатым, но крепким на земле, что дети его растут в работе и ничего не боятся, что крепок он всем своим родом во всех корнях.
Егора разобрала досада. Он смотрел на соседа и как бы не узнавал его. Теперь уже Барабанов не такой черный, спаленный солнцем, как в первый год, когда пришли. Он побелел, отошел в избе от загара, стал как приезжий городской. Неужели тоже хочет рвать и хапать, а не трудиться? Кому завидует?
– Ты, Егор, понять не хочешь, - с чувством восклицал Федор, подскакивая к Кузнецову.
– Люди и здесь такие же!
Левое плечо у Егора чуть заметно выдалось вперед и приподнялось, как у молодого кулачного бойца, который похваляется удалью. Светлая борода придавала ему вид молодцеватый, в светлом, открытом взоре была прямота.
– Нет, тут жизнь будет справедливей. Не зря люди сюда поднялись. Старое мы не зря оставили.
Зависть, зло Федора были не по душе Егору.
– А бог-то?
– молвил дед Кондрат.
– До бога высоко, до царя далеко!
– засмеялся Федор.
Егор в бога верил, хотя попов не любил. Он с силой кинул шапку оземь.
– Человек трудится, страдает для чего-то!
– Ты что это?
– опешил Федор, отступая в испуге.
Все засмеялись.
– Что спорить! Золото еще в тайге лежит!
– воскликнул Иван.
Как уралец, бывавший на приисках, Егор знал, что от золота может быть помощь хозяйству. Только с золотом на нови надо обойтись не по-старому.
– У меня хуже беда, - сказал Иван, опасаясь, как бы соседи не поссорились, и желая перебить их спор.
– На озере поп, еще один скупщик пушнины будет! Долгогривый купец завелся!
Егор поднял шапку, и видно было, что он не сердится. Он решил: стоит ли?.. Да Федор так явно струсил, что и нечего спорить.
– Егор-то у нас, когда молодой был, в гармонь играл, - сказал дед Кондрат.
– А как бился! Бывало, выйдет на пруд и улицу пробьет в народе.
– А нынче стал, как начетчик, - насмешливо отозвался Барабанов, живо оправившийся от страха.
– Все новую жизнь проповедует!
В глубине души Федор и сам бы хотел справедливой жизни, но теперь разуверился, от всего отступился. У него не было сил, чтобы всю жизнь работать, как Егор. Он верил, что, кто накопит богатств, у того будет справедливая жизнь, только не надо поминать потом про то время, когда оно копилось. Ссорился он с Егором часто, но не расходился. Федору нравилось жить подле Егора, а почему - он и сам бы не ответил. Нравилось
– Вот говоришь, мол, подневольный не работник! Да я жалею их! Кормлю! Спроси-ка подневольных-то! Вокруг кого они? Вокруг меня! Я ж компанейский: и помогу и пожалею. А твою избу обходят: мол, Егорка все сам работает. Что, мол, с ним? А люди меня любят!
– говорил Федор.
– Я их и потешу. С потехой-то они у меня и потрудятся.
Дед махнул рукой и поднялся.
– Пойду-ка я спать, - молвил он. Такие разговоры он не желал слушать.
Мужики еще немного посидели.
– Теперь понятно, почему ты наискось избу выстроил, - говорил Иван. Он, исправник-то, аж ополоумел! Как тебя мир с ним не берет? Смотри, побьет он тебя, как один раз Тереху. Нашел ты, кому доказывать! Вот смехота!..
– Заразу ему в пасть, этому исправнику!
– воскликнул Силин.
– Я видал, как он, тварь, с китайцев взятки собирал. Черт с граблями! Этот исправник еще попадет где-нибудь ловко - не сорвется!..
Мужики разом поднялись и стали расходиться. Вокруг не видно было ни зги.
– Барсуков-то посмирней, не так кусается, - говорил Тимоха, когда отошли.
– Петр Кузьмич? Этот водворял нас, - молвил Пахом.
Мужики гурьбой шли к своим избам.
Где-то далеко внизу, как в пропасти, проступило светлое пятно, оно ширилось, зеленело. Там заблестела вода. Из-за туч выкатилась луна, и пятно распространилось по всей реке. Блестящие зеленые дорожки, мерцая, легли к берегу.
– Купец-то ночует в протоке, - сказал Силин, различив вдалеке баркас.
– Завтра с утра, если тумана не будет, сыщет нас.
– Вот бы этот баркас разбить, и стали бы мы с капиталом! посмеиваясь, сказал Федор.
Егор вошел в избу в потемках. Дверь никогда не запиралась, хотя закрывалась плотно: а то заест мошка. Все спали. С полатей уже слышался храп деда. Он, видно, не очень огорчился, хоть и ушел с бердышовой завалины. Старик был еще здоров и крепок духом и уснул, видно, сразу, едва коснулся головой подушки. На одной из двух широких кроватей, поставленных у стен, спала Наталья, а на другой на всем чистом - дети. Тут простынная бязь привозная и дешева. Все переселенцы завели себе белья хорошего такого тонкого на старых местах не знали, там было все свое. Правда, свое попрочней здешнего. Много чего продавали тут такого, чего прежде и не видели. За пушнину тут было все; получали на баркасах привозное сверху, а в городе - из-за моря: одежду очень хорошую, шляпы, ружья, железные вещи.
Бабка спала на печи, молодые - на дворе под пологом; он белел в потемках, когда Егор подходил. Собаки - у крыльца, медведь - в шалаше...
"Если недобрые люди на баркасе и сунутся к нам, не рады будут..."
Егор остановился, дыхание спящих слышалось в тишине. Тепло, но не жарко, печь не топят, от нее прохлада летом. В избе отдохнешь от жары, когда придешь полдничать, пахнет хлебом и деревом. Все еще запах свежего дерева стоит. Ставни не закрыты, хотя и есть у каждого окна.
Егор живет открыто. Но иногда на него найдет такое чувство, словно кто-то хочет его ограбить, отнять новую жизнь, достаток, и тем дороже становится все добытое на новом месте.