Амур-батюшка (Книга 2)
Шрифт:
Ставни, болты есть на случай. Ружья висят на стене. Собаки чуют, сторожат, чуть что, медведь так сгребет, не рад будешь. Дед, Федька, сам Егор, Васька и Петрован - все стрелять умеют. Чуть что - соседи подымутся.
Егор разделся, стоя скинул обутки, снял рубаху и штаны.
– Ты пришел?
– очнулась Наталья и подвинулась, потом поднялась, как бы хотела что-то сказать, но тут же легла, закинув голову, тяжело вздохнула и уснула сразу же, похрапывая.
Егор прилег и почувствовал, как застонали кости, положил жене руку на плечо, как делал всю жизнь.
Васька брыкнул ногами, окидывая простыню.
Утром Егор вышел с ребятами на обрыв. Он любил искупаться поутру. Из протоки несло какой-то пух. Почки, схожие по цвету с пухом утенка, виднелись на тальниках. Кое-где в их местами еще голоствольной чаще дотаивала под рыжим слоем ила огромная, как иссосанная, льдина.
Баркас прошел дальним фарватером и стоял верстах в десяти ниже релки.
– Не заметили нашей деревни! Шибко река широкая! Море!
– молвил Кондрат.
– Кто не заметит. А кому надо будет, тот мимо не пройдет и в тени сыщет, - отозвался Егор, памятуя вчерашний разговор с толстяком.
Было у него желание устоять против рыщущих по Амуру хищников, жить без ссор; сельцо малое, неторговое, сбиться всем жителям в одно, чтобы Уральское стало как крепость.
В глубине релки, там, где пашни уже дошли до строя ильмов и дубов, еще смешанных со множеством берез и лиственниц, на солнцепеках зацветала черемуха. Мох, желтый и зеленый, открылся солнцу на стволах деревьев по окраине вновь вырубленной росчисти.
Распускалась зелень ландыша, чемерицы, пальчатых лабазников. Появились кукушкины слезки, вьют голубой пополз с цветами по таволожнику, путая его серые прошлогодние метелки. Лиловые венчики подымались из трав, светло-зеленые, синие и красные побеги тянулись на ветвях молодых деревьев, и уж отцветал, опадал, исчезал с глаз долой ранний багульник, хотя большая часть леса еще не зазеленела.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
– Прощай, свет!
– насмешливо прошептала однажды утром Наталья, крепко поцеловавши мужа, и перелезла через него.
– Ты куда?
– встрепенулся Егор.
Чуть-чуть светало. В избе было душно.
– Борода ты моя кустами!
– призадержалась Наталья.
– Чесал бы хоть, смотреть страшно, как у монаха...
– Чего тебя несет?.. Поспи-ка еще...
– Эка! А кто к гольдам поедет?
Егор вспомнил, что сегодня бабы собрались на Мылки. Они должны заканчивать начатую работу. Прошлый раз ездили дед с Натальей, а ныне бабы наладились одни.
– Ты бы мяса там добыла. Улугушка говорил, на кабана пойдет. Попроси у него. Я управлюсь, так сам схожу.
Наталья взяла подойник и ушла. С раннего утра все надо было сделать на целый день.
Егор уснул ненадолго. Когда он снова проснулся, голова уж была полна забот. И жалко как-то было, что жена уезжает. Но все же славно, едет к гольдам: "Не только сами выжили, построили избу, поставили хозяйство, но и людям можем от своего достатка пособить".
Улугушка мясом кормит, с этим никогда не считается. Бывало, привозил то полсвиньи, то стегно сохатого. В трудные месяцы Улугушка не забывал Кузнецовых.
Утро прохладное, здоровое. Крепкий лесной воздух ворвался через распахнутую женой дверь. Пока нет комаров, избу проветрить. Бабка слезла засуетилась. Внесли ведро, запахло свежим молоком.
Егор
Егор до сих пор немного страшится новой жизни, как она раскрывается, как забирает с толком, охотно всю его силу, как за труд и терпение вознаграждает с лихвой. Запахали землю, построилась большая, славная изба, все без задержек, без издевок, без лесников; появился скот, конь, жеребушки бегают... Покупные вещи есть: ружье, лампа, пиджаки. Конечно, все надо беречь и охранять - надо, как и прежде, всего бояться. Егор твердит себе, что хвалиться рано, старается не выказать довольства, уверить себя, что может еще быть беда, не привык, что за труд что-то дается. На старом месте сколько ни трудись - знаешь, сведешь концы с концами, на добрый конец сладишь одежонку и прокормишься. А тут сама жизнь сильными толчками подает Егора вперед, и он робеет этих толчков, хотя и радуется им и сознает, что сам он этому причина.
Он привык к тяготам и даже бедам и всю жизнь готов был терпеливо перебарывать их без конца, не помышляя об ином.
Здесь и руки становились сильней, голова ясней. Человек не узнавал сам себя, осмеливался говорить прямо и открыто. Разве не счастье дать сыну ружье, лучше которого, кажется, нет ничего?.. Сознавать, что тут рядом в лесу рысь, выдру, медведя бей - никто не скажет слова. И не смеет Егор верить, что все так ладно и быстро делается. Он еще помнит старый закон, что нельзя показывать достатка людям и признаваться в удаче, а надо хныкать, жаловаться. Трусить и лениться лучше, чем трудиться. А то люди злобятся. Но эти законы становились не нужны. Старый страх не нужен...
Егор пошел на берег.
Несколько дней тому назад кое-где прошелся Егор по лодке смолой, выкатив ее на песок и перевернув. Гольды лодок не смолят, а сладят так, что никаких изъянов, ни щелей. А Егор залил. И вот течь опять... Лодку стукнуло о корягу, Петрован ездил да угадал неладно - ветер начался, пристать не мог, где надо. Доска треснула. Егор дал ему подзатыльник помнить будет. Была лодка широкая, тщательно отделанная гольдами. Днище одна плаха. Ладно, лодка не пропала, а могла пропасть. Заказана была в Бельго, гольды уж постарались. Вместо привычной в былой жизни вражды завел Егор дружбу с инородцами, как зовут гольдов господа. Бывало, с татарами дрались, дразнились: нехристь, мол, басурман, и разные обидные прозвища, но и с татарами дружили. А тут гольды любят, помнят, как Егор спас Дельдику. Егор никогда не поминает им, что они, гольды, нищие, другой веры. В Уральском первый от них почет Ивану, он их держит и когтем за душу и сластью с водочкой подманит. Иногда обидно Егору, что не к нему первому заезжают, но он смиряется, понимает, что от Ивана зависят... Хотя все говорят: мол, ты, Егорка, хороший, стараются удружить, всегда что-нибудь привезут. И бабку, хвалят, что лечит.