Анатомия «кремлевского дела»

Красноперов Василий Макарович

Во второй части показаний речь пошла о сотрудницах библиотеки. Синелобова призналась:

Я распространяла только клевету в связи со смертью Н. С. Аллилуевой. Ее я рассказывала сотрудникам библиотеки Кремля Коновой А. И., Бурковой Л. Е., Симак Е. О., Раевской Е. Ю., Гордеевой П. И., Мухановой Е. К. [113]

и почему-то добавила в этот список уборщицу сталинской квартиры Корчагину. Корчагина в Правительственной библиотеке никогда не работала, а познакомилась с Синелобовой в ведомственном доме отдыха “Тетьково” в 1933 году. В этом же протоколе несколько позже Клавдия Ивановна упомянула сотрудниц библиотеки Н. И. Бураго и З. И. Давыдову. Следователя особенно заинтересовали библиотекарши Раевская и Розенфельд. 27 января последовал арест Розенфельд и ее сына Бориса, а 29-го арестовали Раевскую. Из докладной записки Агранова от 2 февраля 1935 года видно, что следствие считало этих сотрудниц “изобличенными”

показаниями Синелобовой несмотря на то, что те на первых допросах отказывались признать свою вину. 7 февраля чекисты произвели дополнительные аресты в Правительственной библиотеке. Были арестованы “дворянка” Бураго и комсомолка Гордеева. Скорее всего, в тот же день была арестована и Екатерина Муханова.

113

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 85.

15

Таким образом, в результате допроса Клавдии Синелобовой был очерчен круг “подозреваемых лиц”, то есть лиц, намеченных чекистами для использования на первом этапе разворота “кремлевского дела”. Однако по недостатку документов мы не можем полностью отбросить вероятность того, что арест Розенфельдов был спланирован заранее, еще до получения показаний Синелобовой на Нину Розенфельд, – об этом косвенно свидетельствует его дата. Да и Борис Розенфельд наверняка находился на учете ОГПУ/НКВД в связи с былой симпатией к “новой оппозиции”, одним из лидеров которой был его дядя Лев Каменев.

Вполне возможно, что следователи поначалу решили представить именно Розенфельд и Раевскую главными фигурантами “кремлевского дела” по линии Правительственной библиотеки. Однако Розенфельд долгое время (всю первую декаду февраля) отказывалась от сотрудничества со следствием, а допрос Раевской (протокол которого датирован 8 февраля) показал, что ее отношения с Розенфельд не были близкими и ограничивались лишь совместной поездкой к Енукидзе на дачу. Да это и понятно – слишком велика была разница в возрасте. Все же Раевская была обречена стать важной участницей “заговора” – ведь она единственная была “настоящей княжной”, а таким “материалом” чекисты не привыкли разбрасываться. Первоначально Лёну допрашивал сам Люшков (позже подключили следователей Кагана и Сидорова). Первый допрос Раевской состоялся 30 января, но протокол его Сталину не направлялся. Из его содержания известно лишь то, что следователь спросил у Лёны, почему она при поступлении на работу в Кремль скрыла в анкете свое дворянское происхождение, а также выяснил, что в беседах с другими библиотекаршами она интересовалась охраной Кремля, изменением маршрута прохода в Кремль и обсуждала “вопрос о возможности проникновения в Кремль террористов”. Вскоре следователь Каган предъявил Лёне “постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения”, из которого вытекало, что Лёну подозревают в распространении “злостных провокационных слухов” и привлекают в качестве обвиняемой по статье 58–10 УК РСФСР [114] . А на допросе 8 февраля Лёна сама призналась, что участвовала в “клеветнических разговорах”:

114

“Вспоминай меня, глядя на небо…” “Кремлевское дело” и процессы 1930– х годов в судьбе семьи Урусовых – Раевских. Письма. Дневники. Документы. М.: Русский путь, 2016, с. 11–12.

Припоминаю случай, когда сотрудница библиотеки в Кремле Синелобова в 1934 г. вела гнусные разговоры в отношении тов. Сталина, затем заявление Жашковой, также сотрудницы библиотеки, о том, что убийство тов. Кирова совершено на личной почве. Обычно при этих разговорах присутствовали и принимали участие сотрудницы Конова, Симак, Егорова, Гордеева, возможно, и другие. Кроме того, в этом составе лиц велись разговоры о порядке охраны Кремля, об изменении маршрутов прохода через Кремль наших сотрудников, делались при этом всякие предположения о причинах, вызвавших изменение маршрутов и т. п. [115] .

115

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 43.

Здесь Лёна вступала на зыбкую почву, чем не преминул воспользоваться следователь:

В связи с изменением системы охраны Кремля вы вели разговоры о возможности осуществления террористического акта против членов правительства в Кремле. Расскажите, с кем и когда вы вели подобные разговоры? [116]

Пришлось Лёне отвечать:

В связи со строгостью охраны Кремля я высказывалась, что затрудняется совершение террористического акта против членов правительства в Кремле. Сказала я это в связи с замечанием сотрудницы библиотеки Эмсин по поводу убийства тов. Кирова, что ленинградцы всегда

хвастали, что в Смольный легче пройти, чем в Кремль. Этот разговор был в присутствии (насколько я помню) Егоровой, Синелобовой, Гордеевой и еще других, фамилий которых не помню [117] .

116

Там же. Л. 43–44.

117

Там же. Л. 44.

(Напомним, что библиотекарша Александра Егорова была женой начальника высшей школы им. ВЦИК комбрига Н. Г. Егорова и, насколько известно, по “кремлевскому делу” не привлекалась, как и сам комбриг, очередь которого быть отправленным под каток репрессий настала лишь в 1937 году.)

Интересовался следователь и еще одним вопросом, которому с самого начала придавалось большое значение: кто из сотрудников и при каких обстоятельствах направлялся для работы в личных библиотеках членов правительства. Лёна показала, что знает о направлении Коновой и Симак в библиотеку В. В. Куйбышева. На этом, собственно, допрос 8 февраля и закончился.

Десятым февраля датирован протокол допроса старшего библиотекаря, комсомолки П. И. Гордеевой. 28-летняя Полина Гордеева с 1926 года работала в Кремле в библиотеке ВЦИК, а при слиянии ее с библиотекой СНК – в Правительственной библиотеке. Она подтвердила следователю Кагану, что слышала версию об убийстве или отравлении Н. С. Аллилуевой от Синелобовой и Розенфельд:

После смерти Н. С. Аллилуевой Розенфельд (бывшая дворянка) и Синелобова (брат которой работает в комендатуре Кремля) рассказывали сотрудникам библиотеки, в том числе и мне, что Аллилуева не умерла в результате болезни, а была убита или отравлена. Розенфельд также систематически рассказывала сотрудникам библиотеки различные контрреволюционные анекдоты, в которых фигурировали руководители партии и правительства. Розенфельд, Синелобова и Муханова (дворянка), до ее увольнения из библиотеки, распространяли клевету о личной жизни тов. Сталина, Молотова, Калинина и покойного тов. Куйбышева [118] .

118

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 89–90.

А что же Раевская, поинтересовался следователь, не распространяла ли и она клеветнические слухи? Полина ответила:

Я лично от Раевской этого не слышала, но Раевская держала себя подозрительно и производила впечатление антисоветского человека… Раевская постоянно интересовалась, в частности, расспрашивала меня, где живут в Кремле руководители партии. Она старалась узнать, где живет тов. Сталин, где находится кабинет тов. Молотова, интересовалась помещением, в котором происходят съезды и совещания. Она также проявляла интерес к вопросам охраны Кремля и заводила знакомство среди сотрудников комендатуры Кремля. В библиотеке она была близка с группой бывших людей и антисоветски настроенными лицами [119] .

119

Там же. Л. 90.

Последняя фраза звучит слишком неопределенно, и следователь требует уточнения. Но снова получает довольно неконкретный ответ:

В составе работников библиотеки все время были люди, настроенные антисоветски, в том числе Розенфельд Н. А. (дворянка), Муханова Е. К. (дворянка), Барут (троцкист), Шарапова (дворянка), Бураго (дворянка) [120] .

С кем именно из этих людей была “близка” Раевская, зафиксировать в протоколе так и не удалось. Но зато невооруженным взглядом заметно нарочитое утяжеление формулировок, благодаря которому вполне невинные ответы приобретают довольно зловещий оттенок.

120

Там же. Л. 90–91.

Девятого февраля тот же Каган допрашивал Наталью Бураго. Наталья Ивановна Бураго (урожденная Васильева) родилась в 1894 году в Тамбовской губернии в семье коллежского советника, преподавателя математики Ивана Ивановича Васильева (который был высочайше пожалован дворянством, то есть являлся не потомственным, а личным дворянином, так что, строго говоря, Наталью нельзя считать “настоящей” дворянкой). Окончила тамбовскую женскую гимназию, музыкальное училище, историко-филологическое отделение Высших женских курсов в Киеве. Вышла замуж за Бориса Христофоровича Бураго, инженера Гипрооргстроя, с которым, впрочем, впоследствии развелась, родив от него дочь Александру. На допросе Наталья в качестве близких знакомых по библиотеке назвала Нину Розенфельд (с которой сблизилась по совместной подработке в личной библиотеке Молотова), а также библиотекарш Е. Петрову и З. Давыдову. Нину Розенфельд она охарактеризовала как “антисоветски настроенного человека”: