Андрей Кончаловский. Никто не знает...
Шрифт:
что с Галей Соколовой происходит нечто чрезвычайно важное, жизнеопределяющее, что она
переходит в какое-то новое качество, переходит безвозвратно.
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
134
Но это окончательное опустошение и духовное омертвение героини предотвращается…
спецификой дарования актрисы. А дарование это — дарование клоунессы, на которое
сознательно рассчитывает и режиссер
героиня действительно клоун — ив откровенно безвкусном макияже, и в манерах поведения, и в
речи. И в этом качестве она еще вполне живая.
Но по мере развития сюжета героиня переоблачается, надевая на себя все новые и новые
«костюмы», которые предлагает ей мир глянца. Она становится все более серьезной, все более
деловой, все более хваткой, подавляя в себе ту наивно буффонную стихию, которая заложена в
ее натуре изначально, как присуща она и натуре самой актрисы. Подавляется и все живое в ней,
крепко повязанное с клоунским началом. И когда она надевает на себя маску и костюм
прекрасной принцессы Монако, приобретая нужный товарный вид для «покупателя» Клименко,
небесный облик Грейс Келли будто бы окончательно заглушает в ней клоунессу. Маска
небесной
Келли и есть та граница, за которой происходит полное превращение в предмет. Платье
Келли — как футляр чеховского персонажа для Соколовой. Такова логика сюжета. Но в героине
происходит серьезная борьба жизненной энергии, которой она держится, и требований
глянцевого мира. Эту-то борьбу выразительно показывает актриса, подтверждая независимую
от ее режиссера меру своего таланта.
Однако завершение, тем не менее, катастрофично. Ни одна картина Кончаловского не
вызывала у меня столь мрачных переживаний. Возникали вопросы: что станет следующим
творческим шагом художника при таком взгляде на жизнь? как выйти из этого тупика? Может
быть, как раз естественно то, что Кончаловский уже начинал ставить сказку — гофмановского
«Щелкунчика».
Вместе с тем «Глянец» обладает таким запасом жизненной энергии, который все-таки
позволяет преодолеть глухую закупоренность глянцевой декорации. Во многом, я думаю,
благодаря актрисе.
Событийная канва фильма откровенно пересекается с некоторыми фактами из реальной
жизни Юлии Высоцкой. Она, как и ее героиня, покинув российскую провинцию, затем
оказавшись на белорусской театральной сцене, в конце концов попала, кажется, в тот глянцевый
мир и на те его этажи, где терпит нравственный крах Галя Соколова. Но в том-то и дело, что
жизненный путь Высоцкой разворачивается в прямо противоположном
сопротивляясь пустоте и обезличенности глянца. И все потому, что в самой актрисе есть
человеческая избыточность, есть дар, который дает ей силы оставаться личностью на границе с
полностью задекорированным миром. Ее дар того качества и уровня, который позволяет ей
захватывать с одинаковой уверенностью как буффонное, так и трагедийное пространства
сюжета. Карнавально-праздничная энергия клоунессы, живущая в актрисе, исподволь насыщает
героиню и не дает поверить в ее окончательную духовную погибель. Клоун побеждает.
Для героя «шукшинского типа» ситуация «Глянца» — тупик в его историческом
становлении. Он оказывается в мире перевернутых, ложных ценностей, в тенетах карликовых
иллюзий, в плену подмен, на которые он охотно соглашается в силу дремучей девственности его
сознания. Но вот декорации опадают. Какая натура выступит из-под них? Какое лицо явится?
Глава четвертая Глава четвертая…или Умножение миров
…Каждый думает, будто знает, что хорошо, а что плохо, но в
конце концов, как и в жизни, всегда ошибается. Мир изменили шестеро
евреев. Моисей, Соломон, Иисус, Фрейд, Маркс: каждый принес свою
истину. Потом появился Эйнштейн, который сказал, что все
относительно…
Андрей Кончаловский
1
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
135
В одном из номеров журнала «Искусство кино» за 1997 год я наткнулся на монолог про
сказку, принадлежавший одиннадцатикласснице московской школы № 20 Дарье Бразговке.
Девушка писала о том, как хочется удержать и не отпускать от себя сказку, потому что
никто не желает взрослеть, а сказка всегда напоминает о детстве, о маминых поцелуях на ночь.
О том, как сказка создает внутри человека целый мир фантазии, где свои законы, свои жители,
свои злыдни. Она и сама, став постарше, стала придумывать сказки для младшей сестры,
начиная свое «жили-были» (и почему-то всегда «жили-были три гномика в маленьком
пеньке…») и еще не зная, чем все закончится… Сказкой, писала Даша, можно назвать все, где
реальностью становятся превращения, которые пока в жизни не встречаются, потому что, кто
знает, может, эти чудеса станут возможны…