Андрей Кончаловский. Никто не знает...
Шрифт:
истории» (2012) Кончаловский фактически пытается дать ответ на мучавший Шукшина вопрос:
«Старая деревня уходит, но куда она приходит?»
«Новейшая история России показывает, что перемещение огромных крестьянских масс в
города необязательно делает из них горожан и граждан, — это изменение места прописки, а не
ментальности, и, скорее всего, — даже усиление негативных черт той же крестьянской
ментальности… Город как скопление незнакомых в основном людей — анонимен.
Люмпенизация
наделяла этого крестьянина прежде незнакомой ему анонимностью: ведь в деревне все друг
друга знают — чужаков нет. Наполнение города массой людей, сознание которых не претерпело
формирования правосознания европейского векового горожанина, создавало для этих людей
незнакомую им прежде анонимность и легко превращало их в криминальный элемент, который
паразитировал на этой почве. Криминальность выражается необязательно в насилии над
людьми — это может быть просто использование крестьянской смекалки для нарушения того
или иного правила (помните, вечные потравы в барских лесах и лугах?), несоблюдения закона,
легкой наживы за счет незнакомого соседа или анонимного государства (знаменитая халява!), —
в любом случае это действие, которое не мог себе позволить право осознающий европейский
горожанин. Не это ли является объяснением, почему Россия, будучи в своей массе крестьянской
страной, не проявляла своего криминального сознания, пока жила по деревням? В деревне — в
отсутствие анонимности — всегда знали, кто «тать», кто вор, кто распутная вдова. Люмпен же
получил анонимность города. Если бы западный психолог мог проникнуть в русскую голову, он
поразился бы мотивациям и действиям русского, легко идущего на нарушения любого рода, на
сотрудничество с криминалом ради выгоды или собственной безопасности. То, что для русского
человека кажется понятным и естественным, — с западной точки зрения характеризуется как
проявление криминального мышления. И это мышление в России свойственно ВСЕМ — от
лифтера до государственного мужа!»
Если брать за точку отсчета 1974 год, когда в советском кинематографе определился
упомянутый тип героя благодаря появлению картин Василия Шукшина и Андрея
Кончаловского, и отсюда следить его дальнейшее становление, то легко увидеть, что
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
131
катастрофичность и гибельность стали определяющими чертами сюжетного становления типа
— в уже значительно омоложенной ипостаси. Начало этому положила картина В. Пичула и М.
Хмелик
А в 2007 году вышел на экраны уже не раз помянутый здесь фильм Кончаловского
«Глянец». В нем нашел развитие женский вариант судьбы такого типа героя.
Замысел фильма начал оформляться, когда режиссер узнал о «бизнесе» Петра Листермана.
Листерман — владелец «эскорт-агентства», занимающийся организацией знакомств самых
богатых бизнесменов с молодыми девушками.
Затем размышления Кончаловского перешли в область превращений с «простым
советским человеком» крестьянской ментальности (homo soveticus).
Кто же такой homo soveticus в толковании автора «Глянца»?
«Это, по сути, русский человек, но им правит советская ментальность: «Дорваться!» У
человека западного, да и у российского человека дореволюционного такого желания не было:
потому что не было такого отсутствия всяких возможностей, какое было при советской власти…
Свобода ведь тоже создает проблему — проблему выбора. «Глянец» в определенном смысле —
картина распада. Это декаданс в варварском государстве. Это даже не римская империя, это или
«до», или «после». Я задумал комедию, а получилась черная сатира. Вроде сначала смешно, а
потом страшно…»
В центре картины молодая женщина Галя, живущая в российской глубинке, где-то под
Ростовом-на-Дону. Отец-пьяница. Замордованная домашней работой, вечно злая мать. Галино
сомнительное изображение попадает на последнюю страницу «Комсомолки». Это подталкивает
героиню к поискам счастья в столице. Она покидает дом, родное швейное производство и
отправляется в путь. А поскольку ее дикое низовое сознание травмировано рекламой,
невероятно разросшейся виртуальной стороной современного существования «простого
человека», она мечтает войти в этот глянцевый мир и занять фанатически желанное место в
нем…
Легко различить в этом коротком пересказе фабулы архетип сюжета с шукшинским
героем. Существенно, что в путь в данном случае отправляется женщина. Есть ощущение, что
герой-мужчина исчерпан на этом пути. Его горизонты сильно приблизились, и неутешительные
варианты странствий с их финалами хорошо просчитываются. В том, что женский персонаж
отправляется в посвятительное странствие, я вижу предчувствие полной катастрофы. Женщине
странствовать не пристало. Ее изначальная миссия — дом и место, место в доме. Пространство
инициации для нее и есть дом, пространство поиска себя в роли жены и матери.
В этом, кстати говоря, убежден и сам автор картины. Он с сожалением констатирует тот