Ангел из прошлого
Шрифт:
Сима медленно возила метлой по ступенькам. Ей никто не говорил, что теперь она должна убирать лестницы. Может, директриса приюта решила дать ей временную работу, чтобы не бездельничала?
Тамилу, по-видимому, раздражала ее нерасторопность. Она периодически пристально на нее смотрела, а потом и вовсе сказала:
– Что ты копаешься, можешь быстрее?
Сима нервно сжала рукоятку метелки.
– Не могу, – честно сказала она.
– И зачем таких молодых берут на работу. – Тамила подняла глаза к потолку, а потом устремила на нее испытующий взгляд. – Мало того, что я тебя ждала целых пятнадцать минут, так непонятно, зачем вообще
Она протянула руку. На этот раз Сима прижала ключ к себе.
– Это моя комната, – шумно сглатывая, выдавила она.
– В смысле, комната? – Тамила смотрела на нее, как на последнюю дурочку.
Сима бы рассказала, что ей уже шестнадцать, что она с трудом закончила семь классов, и к нормальным детям ее не пускают. Но не из-за этого, есть другие причины. Что вообще-то это детдом для проблемных подростков, но из всех она – самая проблемная. Да, так бывает. Что ее, кажется, держат тут из жалости, потому что считают сумасшедшей и непригодной для жизни. Пусть не говорят вслух, но ведут себя так, а она все понимает. Что вообще-то ей нравится жить в Золотополе, ведь это столица – город, о каком только можно мечтать. И еще сюда съезжаются все художники, а ее отец – один из них, самый лучший и самый талантливый… Просто вышло так, что ее изолировали от всех, и подсобка – еще не самый плохой вариант. Ведь есть еще ночлежка, про которую Федот рассказывал. Там не так уютно. Там холодно и воняет. Она туда не хочет, совсем. Так что лучше ей остаться в подсобке, до того самого дня, пока папу не найдет…
Сима бы все это сказала, ведь с ней, на удивление, заговорили. Ей даже задали вопрос, а ей так хотелось выплеснуть душу! Но – вот незадача – горло будто перетянуло тугой веревкой. Она опустила голову и неожиданно для себя заплакала, прижимая руку к лицу.
В эту минуту ей снова виделось, как приходит папа – такой же молодой, красивый, сильный, как и всегда, обнимает ее, прижимая к широкой груди. А потом уводит за собой. И все плохое, что было – весь страх, позор, слабость – остается в прошлом. Сима уходит с ним, не оглядываясь назад.
Но по-настоящему папа так и не пришел. А она все еще стояла перед чужой недовольной женщиной, всхлипывая и размазывая слезы по лицу. И не нашла в себе сил развернуться и уйти. Хоть куда-нибудь.
Тамила взяла ее за плечи и повела наверх. Терпеливо ждала, пока Сима дрожащими руками повернет ключ в заевшем замке. Вошла вместе с ней и усадила на кровать, после чего посыпались еще вопросы. Сима слышала мутный поток слов, почти не различая смысл. Только запомнилось:
– Значит, ты - ребенок, который все время будет здесь жить?
При этом у Тамилы был такой вид, будто она работает здесь первый и последний день.
Сима и для нее оказалась такой же «прокаженной», как и для всех, хотя почти ничего не сказала. Впрочем, как обычно.
Только вот потом Сима сама захотела, чтобы Тамила куда-то исчезла. Чтобы она уволилась и больше никогда не поднималась в ее подсобку. Но увы. Новую уборщицу, кажется, ничего не смутило. Ее вообще сложно было смутить. Она ходила на работу каждый день, как часы, не опаздывая ни на минуту. Бывало, приходила раньше и уходила позже, гораздо позже положенного. А потом начала появляться по воскресеньям – в нерабочие дни.
Все бы ничего, да вот только Сима рядом с ней начала чувствовать себя крайне странно. Как будто целые пласты ее жизни куда-то исчезали, стирались и пропадали навсегда.
Каково же было ее удивление, когда она услышала свое имя! Эти двое обсуждали ее и еще кого-то, как Сима поняла из разговора – Тамилу. «Обещала ее забрать месяц назад, и что? – звучал недовольный голос, по-видимому, воспитательницы. – Надо было сразу отдать все документы и девчонку отправить с ней, пока не передумала». «Погорячилась, видимо, с обещаниями, – это был степенный прохладный голос директрисы. – Такие дети никому не нужны». «А вы слышали, как она объяснила причину? «Девочка передумала», – ехидно повторила чьи-то слова воспитательница. – Как будто ее спрашивали, когда переводили к нам! А здесь – такая уж щепетильность». «Тамилу мы заставить не можем, если она передумала, – ответила директриса. – А с девочкой – разберемся. Здесь она надолго не задержится, это я вам гарантирую».
Сима тогда вжалась в стену и почти не дышала. И не от страха, что ее заметят, а от мысли, что Тамила ей ничего не обещала. Она не говорила, что хочет ее забрать к себе. Симу никто не хотел брать, да она и сама не ни к кому не хотела: ведь у нее был живой отец.
Но если бы Тамила сказала что-то подобное, Сима бы запомнила.
На самом деле Тамила вряд ли бы на это пошла. Но зачем тогда она врала за спиной? Чем больше Сима проводила с ней времени, – не по своей воле, конечно – тем хуже она себя чувствовала. Тамила частенько «вспоминала» моменты, которые Сима не помнила, и ей стало казаться, что уборщица это делает нарочно. Только вот зачем? А ее сиреневый браслет на руке будто бы сводил с ума, вызывая странные мысли, ассоциации и чувства. Сима старалась на него не смотреть, но не всегда получалось.
А еще Тамила почему-то решила, что Сима – ее собственность, такая же, как швабры, тряпки и ведра. Ведь она жила в подсобке, а не в нормальной общей комнате с другими детьми. А значит, можно безнаказанно издеваться – никто не придет, не вступится и не накажет. И это уж точно было не о том, что она хотела опекать сироту.
– Бред все это, – заявила Тамила без обиняков, когда Сима робко пыталась ей рассказать, почему она не может согласиться на разные льготы для сирот. Ведь там нужно было подписывать бумаги – то есть, подписываться под тем, что у нее никого нет. А как же нет, когда есть папа! Он живой, просто они пока еще не встретились.
– Ты что, хочешь заболеть или сойти с ума? – чуть ли не каждый день корила ее уборщица, хотя Сима давно ничего не рассказывала ей о себе и вообще старалась сталкиваться с ней как можно реже, насколько это возможно. – Надо жить в реальности. Тогда будет хоть какой-то шанс выжить. Понимаешь?
Сима не хотела понимать. И, конечно же, не сказала, что клеймо безумной на ней уже висит давно. Что ее даже пытались лечить, и не раз, но не помогло. Разве можно вылечить правду? Поэтому она просто молчала. Тогда Тамила, не добившись успеха в чтении морали, принималась обзывать ее селедкой из-за того, что она слишком мало ест и слишком худая – добралась-таки до ее фигуры. А ведь в детдоме давали достаточно еды.