Аннелиз
Шрифт:
Анна сглатывает ком.
— Я не думаю, что ты защищаешь нацистов, — признает она. — Марго Франк ни при каких обстоятельствах не станет этого делать.
— Слова имеют силу, Анна, — резко поучает ее сестра, — ими надо пользоваться осторожнее. — И решительно возвращается под одеяло, взбив подушку.
Воцаряется тишина — и они слышат приглушенное бормотание голосов из соседней комнаты. Анна пытается унять сердцебиение. Когда-то голоса родителей ее успокаивали, но теперь они совсем не помогают. И хотя они нарочно говорят тихо, слова вполне различимы. Погромы все чаще. Массовые облавы в Йоденбурте. Сотни евреев схвачены эсэсовцами и одетыми в черное
И тут Марго кашляет. Должно быть, в горле запершило. Мгновение спустя Пим просовывает голову в комнату — ровно настолько, чтобы уточнить, спят его дочери или нет, — и тихо закрывает дверь. В комнате воцаряется ласковая темнота. Марго прокашливается, тишина разделяет сестер. Анна смотрит на трещину в побелке. Ее не видно, но Анна знает, что она там есть. И дает волю мыслям. Подальше от войны и ужасов, творящихся на улицах. Она старается думать о себе. Анне Франк это нетрудно, но отчего-то оказывается, что вместо этого она думает о маме. И о раздраженных спорах за ужином о положении евреев. О том. что война сделала ее ужасно жесткой и нервозной. У Пима не так. Надежды Пима не гаснут. «Как ты думаешь, мама и Пим любят друг друга»? — услышала она свой голос. Возможно, она и не ожидала, что произнесет это вслух — но так случилось. Марго снова возмущена. И кажется, слегка напугана.
— Что? Какой нелепый вопрос!
— Не думаю. Я хочу сказать: ты бы влюбилась в маму, будь ты мужчиной?
— Немудрено, — шипит Марго. — Немудрено, что порой ты кажешься невыносимой, Анна. Ты можешь такое отколоть…
Но Анна лишь пожимает плечами:
— Не думаю, что, будь я мужчиной, смогла бы. Она вечно всеми недовольна.
— Я сплю, Анна. И тебе бы не мешало, пока ты не наговорила чего-нибудь вовсе непростительного.
Это привлекает внимание Анны. Этого она всегда и боялась — и в то же самое время любопытствовала: неужто так можно? Можно ли проникнуть за пределы простительного? Мама говорит, Бог прощает все, но Анна сомневается. Прощает ли Бог нацистов? Может, Он делает это прямо сейчас, пока Анна пялится на трещину в побелке, а Марго негодует под одеялом?
Вот и утро двенадцатого июня — Анне тринадцать лет, — и яркое солнце занимается над голландскими крышами из доброй черепицы. Анна не спит с шести утра, но еще три четверти часа до того времени, когда можно будет разбудить родителей. Так что пока Марго дрыхнет, Анна предвкушает, проживает этот день у себя в голове. В гостиной будут подарки. А потом она возьмет с собой в школу печенье, приготовленное с помощью мамы, и угостит одноклассников на перемене. Она это любит. Быть щедрой. Ведь от этого так легко оказаться в центре всеобщего внимания.
Праздник намечен на субботу, ожидается куча гостей. Будут игры и песни под руководством Пима. Пирожные, печенье и леденцы на фарфоровых блюдах с куколками из салфеток, сделанные мамой. Лимонад в чаше для пунша и кофе для взрослых из серебряного сервиза. Для каждого из детей — маленькие подарочки, завернутые в цветную бумагу. И как всегда, сюрприз. В этом году Пим взял напрокат проектор и фильм — приключения собаки по имени Рин-Тин-Тин. Ее личный деньрожденный киносеанс. И если вы думаете, что на день рождения Иланы Риманн или Гизелы Цайглер бывает точно так же — подумайте еще раз. Как всем известно и всем должно стать понятно, Анна Франк — особенная.
Утро в разгаре. Первым она
Она развязывает голубую шелковую ленточку и осторожно разворачивает сверток — вот он, наконец, ее дневник в обложке в красную шотландскую клетку. Улыбаясь, Анна открывает его и гладит странички веленевой бумаги цвета сливок. Ее наперсница. Вот кем она сделает эту тетрадку. И не будет ничего от нее утаивать. Перед тем как идти в школу, она усаживается в своей комнате за мамин французский секретер и снимает колпачок с любимой ручки. Ласково проводит рукой по чистой страничке и смотрит, как бумага впитывает чернила первой записи в дневнике:
Надеюсь, я смогу тебе все доверить, как не доверяла еще никому, и надеюсь, что ты будешь для меня большой поддержкой.
3. Залечь на дно
Где мы спрячемся? В городе, в деревне, в каком-нибудь доме, в хижине — когда, как, где?..
Однажды в четверг перед ужином — Марго готовится к экзамену у кого-то из подруг — Анна с матерью, оставшись одни, деловито лущат горох в кастрюльку, и тут папа возвращается из конторы пораньше. Вместо того чтобы повесить шляпу на вешалку, он приглашает Анну на прогулку.
— Но… — посмотрев на мать, — я помогаю маме.
— Вижу, но небольшая прогулка полезна, правда, Эдит?
Мать нервно хмурится:
— Иди. Делай, что велит отец.
Почти всю неделю лил дождь, но сегодня сухо: день теплый, воздух напоен ароматами, и дворники, пользуясь случаем, подстригли траву. Когда они доходят до лужайки в центре Мерри, Анна вдыхает и говорит:
— Как же я люблю запах свежескошенной травы! — ожидая, что отец с нею согласится, но его лицо остается серьезным.
— Анна, — говорит он. — Ты должна знать, что скоро мы уезжаем.
У Анны защемило в животе. Уезжаем?
— Через несколько недель, — начинает Пим, но, чтобы продолжить, ему приходится сделать глубокий вдох. — Недавно мы начали отдавать самые ценные вещи на хранение друзьям. Серебро твоей матери, к примеру — помнишь, ты спрашивала? А делается это затем, чтобы они не попали в лапы врагу. А теперь, — добавляет он, — нам самим нужно делать все, чтобы этого избежать.
Анна останавливается и смотрит прямо в лицо отцу.
— Мы не будем ждать, пока нацисты до нас доберутся, — заявляет отец. — Уходим в укрытие.
Анна моргает. Если честно, она поражена тем, какое веселье испытала. И тут же засыпает его вопросами. Куда мы поедем? В деревню? К фермеру, курочкам и свежим яйцам? На потайное пастбище, где коровы отдыхают у реки и скрипят мельничные колеса и где не ступала нога мофа? А может, баржа — и по рекам и каналам к свободе? Но Пим не уточняет. Он так мрачен, что радостное волнение Анны начинает понемногу улетучиваться, уступая место страху.