Антология сатиры и юмора России XX века. Том 17

Губерман Игорь Миронович

Святой непогрешимостью светясь от пяток до лысеющей макушки, от возраста в невинность возвратясь, становятся ханжами потаскушки. Моих друзей ласкают Музы, менять лежанку их не тянет, они солидны, как арбузы: растет живот и кончик вянет. Стало тише мое жилье, стало меньше напитка в чаше, это годы берут свое, а у нас отнимают наше. Увы,

я слаб весьма по этой части, в душе есть уязвимый уголок: я так люблю хвалу, что был бы счастлив при случае прочесть мой некролог. Умру за рубежом или в отчизне, с диагнозом не справятся врачи; я умер от злокачественной жизни, какую с наслаждением влачил. В последний путь немногое несут: тюрьму души, вознесшейся высоко, желаний и надежд пустой сосуд, посуду из-под жизненного сока.

Том второй

Не в силах жить я

коллективно:

по воле тягостного рока

мне с идиотами — противно,

а среди умных — одиноко.

Живя легко и сиротливо,

блажен, как пальма

на болоте,

еврей славянского разлива,

антисемит без крайней

плоти.

Глава 1

ОТ ЖЕНЩИНА: ОНА ГРУСТИТ,

ЧТО ЗЕРКАЛО ЕЕ ТОЛСТИТ

Природа женская лиха и много мужеской сильней, но что у бабы вне греха, то от лукавого у ней. Смотрит с гвоздика портрет на кручину вдовию. А миленка больше нет — скинулся в Жидовию. Добро со злом природой смешаны, как тьма ночей со светом дней; чем больше ангельского в женщине, тем гуще дьявольское в ней. Была и я любима, теперь тоскую дома, течет прохожий мимо, никем я не ебома. Душа болит, свербит и мается. и глухо в теле канителится, если никто не покушается на целомудрие владелицы. Старушка — воплощенное приличие, но в память, что была она лиха, похоже ее сморщенное личико на спекшееся яблоко греха. Все переменилось бы кругом, если бы везде вокруг и рядом женщины раскинули умом, как сейчас раскидывают задом. Мечты питая и надежды, девицы скачут из одежды; а погодя — опять в одежде, но

умудреннее, чем прежде. Носишь радостную морду и не знаешь, что позор — при таких широких бедрах такой узкий кругозор. Улетел мой ясный сокол басурмана воевать, а на мне ночует свекор, чтоб не стала блядовать. Родясь из коконов на свет, мы совершаем круг в природе, и бабочки преклонных лет опять на гусениц походят. Ребро Адаму вырезать пришлось, и женщину Господь из кости создал; ребро была единственная кость, лишенная какого-либо мозга. Есть бабы — храмы: строг фасад, чиста невинность красок свежих: а позади — дремучий сад, притон прохожих и проезжих. Послабленье народу вредит, ухудшаются нравы столичные. Одеваются девки в кредит, раздеваются за наличные. Она была собой прекрасна, и ей владел любой подлец; она была на все согласна, и даже — на худой конец. Ключ к женщине — восторг и фимиам, ей больше ничего от нас не надо, и стоит нам упасть к ее ногам, как женщина, вздохнув, ложится рядом. У женщин юбки все короче; коленных чашечек стриптиз напоминает ближе к ночи, что существует весь сервиз. Мой миленький дружок не дует в свой рожок, и будут у дружка за это два рожка. Я евреям не даю, я в ладу с эпохою. Я их сразу узнаю — по носу и по хую. Ты, подружка дорогая, зря такая робкая: лично я хотя худая, но ужасно ебкая. Трепещет юной девы сердце над платьев красочными кучами: во что одеться, чтоб раздеться как можно счастливей при случае? Вот женщину я обнимаю, она ко мне льнет, пламенея, а Ева, я вдруг понимаю, и яблоко съела, и змея. Мы дарим женщине цветы, звезду с небес, круженье бала и переходим с ней на «ты», а после дарим очень мало. В мужчине ум — решающая ценность, и сила — чтоб играла и кипела, а в женщине пленяет нас душевность и многие другие части тела.