Апокалипсис местного значения
Шрифт:
— Как быстро она растёт? — спросил я, ощущая всё большее беспокойство.
— Скорость эта не равномерна, — отозвался Радостин, — не берусь назвать сейчас всех факторов,
от которых она может зависеть, но один знаю наверняка.
— И какой же?
— Погода. А точнее температурные колебания. Чем теплее…
— Постой, постой, — перебил я Олега Викторовича, — так скоро ведь лето! Полярный день. Это же…
— Вот и я о том же, Сергей. Нельзя тянуть с карантином. Один раз госкомиссия уже лопухну-
лась.
— Хорошо, — согласился я, — с Москвой я свяжусь. Сам понимаешь, такие вопросы не в моей компетенции. Но и нам надо что-то предпринимать. Ты говорил, активность аномалии зависит от температуры. А что если попытаться «заморозить» зону? Любым криогеном, пусть даже сухим льдом? Расчёты сумеешь сделать?
— Без проблем, — оживился Радостин. — Остановить-то мы её, конечно, не остановим, но время выиграем. А это уже кое-что. Кстати, ты говорил, что привёз какие-то новости.
— Ах да, — спохватился я, — в посёлке ходит слух об одном егере, который, якобы, подцепил в
зоне какую-то болезнь. Незадолго до нашего приезда он умер.
— Сердце? — предположил Радостин.
— Вряд ли. Здоров был, как бык, а угас в считанные дни.
— Что вскрытие?
— Признали рак кожи в последней стадии, — я вспомнил бегающие испуганные глаза главврача поселковой больницы, когда, увидев моё удостоверение, он был вынужден предъявить историю болезни егеря. В синей стандартной книжице я нашёл только две записи: первая — десятилетней давности, когда егерь обращался из-за фурункула, и вторая — о причине смерти. Крайне скудно для ракового больного. — Не верю я местным эскулапам, Олег Викторович.
— Надо эксгумировать тело, — Радостин возбуждённо заметался по комнатке, в темноте задевая длинными руками расставленную на столах аппаратуру. Ты понимаешь, как это может быть важно?
Я дождался, пока профессор перестанет хаотично перемещаться вокруг меня, и сказал:
— Олег Викторович, ты, кажется, забыл, что мы здесь инкогнито. Представляешь, какой вой поднимут в газетах, если мы это сделаем?
Радостин на минуту замер, обдумывая ситуацию и, наконец, согласился:
— Да, да. Ты прав, Сергей, — согласился он, нахмурившись. Конечно, нельзя так. Но что же делать?
Я не успел ответить. За дверью послышались лёгкие шаги.
Глава 5
Дверь бесшумно приоткрылась, и в комнату из коридора упала бледная полоса света. В проёме показалась чья-то тень и шёпотом, чтобы не потревожить обитателей комнаты, позвала:
— Олег Викторович.
Лица того, кто стоял за дверью, было не разобрать, но по голосу я узнал лаборантку Радостина
Людочку Фомину.
— В чём дело, Людмила Васильевна? — преувеличенно строго осведомился профессор.
Он включил настольную лампу, чтобы было видно, что он не один.
— Ой, —
Говоря это, она просочилась в комнату и, проворно расчистив место на столе, поставила перед
нами красивый китайский термос с сюжетом из жизни царя обезьян на лакированном боку и большую тарелку, завёрнутую в фольгу.
— Не покорми его, — причитала Людочка, разворачивая серебристую фольгу, — он так до утра голодный и просидит. Всеми ночами работает. И на чём только держится, не пойму.
На тарелке оказалось сооружение, напоминающее ступенчатую пирамиду майя. В её основании были возложены внушительные сандвичи с копчёной грудинкой, выше шли бутерброды с красной рыбой, уложенной на намасленный белый хлеб. Тосты с янтарным дырчатым сыром венчали композицию.
Я вздохнул, завидуя Радостину. Надо мной такого шефства давно уже никто не держал.
— И вы угощайтесь, Сергей Александрович, тоже, поди, проголодались уже, — Людочка, присев на корточки, пошарила в тумбе соседнего стола и со стуком поставила передо мной и профессором по большой фарфоровой кружке.
— А сама-то, что же? — возмутился я. — Ну-ка, давай с нами.
— Что Вы, Сергей Александрович, — смутилась Людочка, — я-то ужинала. Да и вообще…
Под «вообще» надо было понимать моё присутствие. Я, как-никак, был руководителем группы, и Людочка в моём обществе решительно робела.
— В самом деле, Людмила Васильевна, составьте компанию, — поддержал меня Радостин. — Ну, хотя бы кофе.
— У нас и конфеты есть, — наседал я.
— Конфеты? — обрадовалась Людочка, и я понял, что она сдалась.
Пока я отлучался за оставленной в кабинете Радостина коробкой, Людочка разлила кофе, и по
всей лаборатории поплыл магический аромат настоящей арабики.
Я первым поднял дымящуюся кружку и провозгласил тост:
— За непознанное.
Радостин одобрительно крякнул, и мы глухо чокнулись и обрушились на бутербродную пирамиду. Людочка принялась потихоньку опустошать невестины ассорти.
— Откуда могла взяться на земле подобная форма жизни? — Жуя, размышлял я. — Из космоса?
— Понимаешь, Сергей, — Радостин аккуратно покатал в ладонях горячую кружку, — если придерживаться гипотезы панспермии, то и наша жизнь явилась из космоса. Ну, а то, что она углеродная, а не, скажем, железистая, это, скорей, случайность.
— Случайность? — я вспомнил разноцветную маркировку на контейнерах с мутагеном. — А что
если наша земная жизнь лишь фаза какого-то гигантского эксперимента? Сначала углеродная жизнь, затем, к примеру, железистая, потом йодистая?