Авантюристы
Шрифт:
Степан с Терентием получили по кафтану, жилетке и шелковой рубашке с косым воротом. Нарышкин купил им новые картузы московского фасона. Степану черного, а Терентию мышиного цвета. Оба стали похожи на здешних гостинодворских купчишек-сидельцев.
Обмундированием команда осталась довольна, а Степан даже раскрыл в широкой улыбке щербатый рот. Покончив с галантереей, Нарышкин решил двинуться на штурм соседних лабазов, предварительно окропив свои обновы изрядной порцией перцовки, которую ему вынесли на крыльцо ближайшего трактира.
В то же время Терентий был отправлен на разграбление продуктовой
Еще битый час наша четверка бродила по рынку. В результате, Терентий сторговал у восседающей на подводе, доверху груженой плетеным товаром, грызущей семечки, толстой, словно бомбеха, бабы, объемистый дорожный погребец, куда и переложил провизию. «Гроза морей» купил Катерине туземное ожерелье из баранок, на книжном развале приобрел потрепанный томик некоего Александра Эксквемелина, под названием «Пираты Америки», а также сторговал чучело весьма странного вида птицы, которая по утверждению продавца была ничем иным, как «ахреканским попугаем Какадой».
Апофеозом стала покупка старой, траченной молью офицерской треуголки елизаветинских времен. Нарышкин тут же нахлобучил ее, до времени избавившись от нового картуза, и в таком виде двинулся в сторону Красной площади, вызывая вокруг своей персоны сильную ажиотацию видавшей виды Московской публики.
Только после того, как Нарышкин вблизи осмотрел всю в киселе майской грязи площадь, полюбовался собором Василия Блаженного, могучими стенами и башнями Кремля, продолжая удивлять своим экстравагантным видом московских обывателей, он наконец угомонился и, купив в гостином дворе большую бутыль рома, согласился заняться поисками ночлега.
Глава шестая
ДОРОГИ И ДУРАКИ
«— Эй, ебена мать, возница! –
Крикнул он, и колесница,
Загремев по мостовой,
Унесла его стрелой…»
Переночевали в Гостином дворе, сняв для этой цели номера над торговыми рядами. Ночь прошла в целом спокойно, если не считать того, что Нарышкину опять являлся царь Иван. Вместо окровавленного посоха самодержец держал теперь весло. На бильярде играть уже не предлагал, все больше хмурился и сопел, нависая над постелью Сергея.
— Хто ты еси и откуду приде, и почему желаешь тайну мою прознать? — спросил он наконец.
— Отче, аз ныне бых на торжище и пременяяся к товаром, которой товар и по какой цене купитца и почему надлежит ево продать! — немного смущенно, но без запинки ответил Нарышкин. — Ух ты! Когда это я выучился на старославянском так складно чесать? — подумал он.
— Хощешь быть в торгу смыслом лутче меня? — с нескрываемым ехидством допытывался царь. — Хощешь жити славнее и богатее?
— Государь мой, милостивый батюшка! — льстил напропалую Нарышкин. — Дай ты мне триста рублев и отпусти с миром восвояси. Век за твою царскую милость богу молитца буду!
Самодержец стукнул в пол веслом и, брызгая себе в бороду обильной слюной, прокричал:
— Просишь триста рублев, пианица, а сам озадориваешься по кабацкой части! С каких таких прибытков?! —
— Выпить желает царь-батюшка! — смекнул Нарышкин и хотел, было, уже предложить государю промахнуть рюмашку, но упустил нужный момент.
— Не ведаешь, что лютой смертию да умрешь!
С этими словами царь шагнул сквозь окно и растворился в темноте московской ночи…
Утро выдалось ясным. Нарышкина разбудил колокольный перезвон, плывущий, казалось, отовсюду.
Контора, отправлявшая ежедневные дилижансы на Тулу, Орел, Курск и Харьков, располагалась на Тверской. Туда поехали сразу после завтрака, взяв правившего парой справных гнедых лошадок «лихача» — смешливого малого, который беспрестанно вертел головой, разглядывая Нарышкина, похохатывал и один раз так отвлекся, что едва не перевернул пролетку.
Стоило большого труда упросить Нарышкина, дабы он сменил свою пиратскую треуголку на более подобающий картуз, прежде чем отправится покупать места. «Гроза морей» с большой неохотой подчинился. Он обреченно нахлобучил на себя картуз, подарил чучело мнимого попугая извозчику, велев присматривать за ним хорошенько и только тогда, поворчав, поплелся в контору.
Здесь неожиданно повезло, компания успела как раз к отходу очередного дилижанса.
— Есть только четыре места, как раз перед вами случайно освободились, — сообщил сидящий за прилавком конторщик и отметил что-то в своей толстой шнурованной книге.
— Нам это очень даже подходит! — воскликнул не скрывающий радости расставания с Москвой Степан.
— Одно место снаружи, — поднял голову конторщик. — Изволите брать?
— Берем, тысяча чертей! — рявкнул Нарышкин так, что находившиеся в помещении люди, включая конторщика и человека, взвешивающего в дальнем углу багаж, вздрогнули и с испугом посмотрели в его сторону.
Наконец все было улажено, и шестерка почтовых лошадей тронула с места тяжелую рессорную карету. На одной из передних лошадок в своем седле мотался форейтор — низкорослый, похожий на старую карлицу мужичонка, которого кучер называл Петюней. Место на высоченных козлах рядом с возницей пожелал занять «Гроза морей», на сей раз заявив, что не желает сидеть взаперти, в тесном купе, словно сельдь в бочке. Он вооружился бутылью рома и куском окорока, не без оснований полагая, что это значительно скрасит ему поездку. Переполненный людьми дилижанс сверху был уставлен всевозможным багажом: саквояжами, корзинами и сундуками, плотно увязанными и укрытыми кожаным чехлом.
Лошади слегка скромничали в белокаменной, но за Москвой понесли во всю прыть. Нарышкин едва не потерял свой новый картуз и был вынужден надвинуть его до самых бровей. На сердце нашего героя сделалось весело и легко от предвкушения дальней дороги. От весеннего ветерка, бьющего в лицо, оттого, что мимо неслись избы, заборы, овраги, проплывали поля и перелески.
Сергей не нашел ничего лучшего, как поделиться своей радостью с кучером — коренастым, плотненьким дядей с круглым, обветренным, немного бабьим лицом, слегка обрамленным похожей на пух бороденкой.