Авантюристы
Шрифт:
Кучер, которого звали Мартын, вначале долго отнекивался; держа вожжи в левой руке, правой сердито нахлестывал лошадей и твердил:
— Нет, барин! Никак не можно!
Однако на первой же за Москвой остановке, когда пассажиры несколько минут разминали свои затекшие конечности, оказалось, что все-таки можно. Возница махнул рукой, согласился и выпил украдкой, чтобы не видел кондуктор. Петюня, у которого был завидный нюх на такого рода вещи, тоже тишком метнул в горло порцию рома. На следующей остановке они с Нарышкиным добавили еще. Мартын, и без того бывший не вполне бел лицом, сделался красным, как томат. Одновременно он стал обнаруживать признаки презрения
В Серпухове у переправы через Оку, когда меняли лошадей, ожидали застрявший на том берегу паром и чистили купе, в котором двум путникам стало нехорошо, пассажиры дилижанса приходили в себя. Будучи не в силах доковылять до почтовой станции, они сидели на траве у дороги и затравленно смотрели на то, как доставшие свой плетеный погребец Нарышкин с Терентием закусывали здесь же, неподалеку, чем бог послал. Степан и Катерина чувствовали себя неважно и от своих порций отказались.
Отужинав, «Гроза морей» изъявил желание осмотреть живописные окрестности Оки. Кучер и Петюня пожелали сопровождать его в этой экскурсии, по прошествии которой выяснилось, что Мартын не вяжет лыка. По причине этого, а также в ожидании парома, приклеившегося к дальнему берегу, возникла продолжительная заминка. Кондуктор метал гром и молнии. График следования был безнадежно разрушен. Вопреки здравому смыслу, решено было все-таки выезжать.
Проштрафившегося Мартына сдали смотрителю станции. Поскольку замены вознице не нашлось, кондуктору, кряхтя и чертыхаясь, самому пришлось лезть на козлы. Петюня, слегка оживший, сидел в своем седле; нахохлившись и беседуя сам с собой, нес околесицу на каком то ирокезском языке.
Нарышкин «покинуть мостик» наотрез отказался. Терентий, убоявшись потерять своего барина по дороге, прикрутил его к сиденью крепкой веревкой для увязывания багажа.
Переправа затянулась до позднего вечера. А за Окой пошла бесконечная, тряская езда в ночи…
Кондуктор, сменивший эпикурейца-Мартына, был зол и мрачен, короткого знакомства с Нарышкиным свести не захотел. Он только бурчал себе что-то под нос да внимательно смотрел на темную, еле различимую впереди дорогу. Почтовая станция все не показывалась. Выбулькавший весь ром Нарышкин крепко спал, привязанный к козлам. Однако вскоре он проснулся от осознания неотвратимости совершения естественной надобности и потребовал немедленной остановки. Но кондуктор, казалось, ничего не слышал, а привязанный накрепко барин не мог высвободиться сам. Время шло, Нарышкин нервничал. Наконец, окончательно потеряв терпение, он изловчился и сильно пнул кондуктора свободной от пут ногой. От неожиданности тот выпустил вожжи и тихо провалился куда-то в темноту. Лошади проскакали еще с полверсты и перешли на шаг. Форейтор, снова затмившись, мерно храпел, покачиваясь в седле. Дилижанс, лишенный управления, рыскнул куда-то вправо и остановился, увязнув колесами в земле. Разбуженные криками запутавшегося в своих силках Нарышкина, из экипажа выскочили перепуганные пассажиры.
— Сергей Валерьяныч, что стряслось? Жив ли ты там, батюшка? — подал голос Терентий.
— Развяжи меня, старый дурень, сил моих нету терпеть!
— Свят, свят, свят, а где же кучер?
— Почем мне знать! — злился Нарышкин. — Развязывай меня скорее
На востоке посветлело. Где-то лаяли собаки. Близость жилья немного обнадеживала. Нарышкин предложил развести костер и, быть может, что-нибудь спеть.
Однако любезно обнародованная им песня о том, как в степи глухой замерзал ямщик, энтузиазма не вызвала. Кто-то из полумрака послал Нарышкина к черту.
— Что ж, мое дело предложить, — прерывая пение, ответил «Гроза морей» невидимому оппоненту. — Дело в том, что в поле на заблудившихся путников частенько нападают волки. И я подумал, если бы мы развели костер и спели, то это могло бы отпугнуть зверя.
В салоне послышался всхлип и шум падающего тела.
— Боже мой, да заткните его кто-нибудь!
— Вот послал бог попутчика, — раздался нестройный хор голосов.
— Что происходит?
— Это моя жена! Она упала в обморок!
— Бедняжка. Осторожно не наступите…
— Вы чудовище! Вы же ее напугали…
— Вот всегда так! Хочешь как лучше, а люди этого не понимают, — Нарышкин скорбно вздохнул и, чтобы не возбуждать дальнейшего негодования толпы, снова полез на козлы.
Остаток ночи пассажиры провели в томительном ожидании. Мужчины несли дозор. Дамы дрожали внутри дилижанса. Кроме Нарышкина, храпящего на козлах, и Петюни, покоящегося в седле, никто не заснул. Степан с Терентием, расположившись на своих скудных пожитках возле заднего колеса, вполголоса переругивались. Катерина, сидевшая внутри кареты вместе с тремя пассажирками, пыталась дремать. В карете дамы единодушно осуждали поведение Нарышкина. Дородная купчиха, направлявшаяся в Малороссию, с тревогой прислушивалась к раскатам богатырского храпа, доносившегося с козел.
— Это прямо ужас с кем приходится ехать! Просто шайка какая-то. А этот одноглазый, который кучера напоил, настоящий колодник, прости господи! Верьте слову, кондуктора тоже он угробил. Горло чирик — перерезал и в канаву скинул. Это у них быстро, — купчиха покосилась на Катерину, но та сделала вид, что спит.
Тусклый свет лампы выхватывал из темноты перекошенные страхом лица.
— Господи, что же с нами будет? — донеслось из другого угла кареты.
— А что будет? Мужчин порежут да покладут. А нас известное дело… — купчиха снова бросила быстрый взгляд на Катерину, — насильничать станут, глумиться да куражиться. Спервоначала, конечно, разденут до исподнего…
— Неужто до исподнего? — враз спросили обе дамы и голоса их показались Катерине заинтересованными.
— Страх-то какой! — с чувством произнесла худая, словно грабли, барыня средних лет, по виду небогатая помещица. — Я даже своему Петру Ивановичу этакого-то не дозволяла… Да неужто и впрямь до исподнего?
— А что ж вы думаете? Это у них, злодеев, так заведено. Разденут — ну насильничать, ну насильничать… Видели, какая рожа у ихнего атамана? Чистый каторжник. Такой ни перед чем не урезонится.
— А мне он сначала интересным показался… Если бы, конечно, не эта повязка… — прошептала третья барынька помоложе.
— Что вы такое говорите, — косясь на Катерину, шикнула на собеседницу купчиха. — Вот увидите. Истинный крест, они, кандальные души, как есть будут насильничать! — в голосе купчихи слышалась мрачная убежденность.
— Да когда ж они начнут-то? — со страхом в голосе, в котором также угадывалось и нетерпение, вопрошала худая дама.
— Кто их окаянных знает? Может, сейчас прям и начнут, а может, как к Орлу подъедем. Орловские-то знаете какие? Первые душегубы на земле. Разденут до косточек и не погребуют ничем. Чистые канибальцы!