Август, воскресенье, вечер
Шрифт:
— Я тебя понимаю. Мне тоже страшно. От неизвестности, от невозможности предугадать беду и правильно рассчитать свои силы… Но я додумался до нескольких истин, которые помогают вытаскивать себя за волосы даже тогда, когда очень тяжело. Главное, не впадать в крайности и не брать на себя вину за деяния других, а еще — верить в то, что любое решение ведет к лучшему. Пусть и не все, но многое все же зависит и от нас! — Ваня похлопывает меня по плечу и уточняет: — Кстати, а когда тебе восемнадцать?
— В ноябре. Мерзкий невнятный месяц — белые мухи и непролазная грязь. А тебе?
— В августе.
— А вот это хорошее время.
— Лето кончается августом, выходные — воскресеньем, воскресенье — вечером… Все хорошее когда-нибудь заканчивается, и с этим ничего нельзя поделать.
— Ты же сам только что сказал: многое зависит и от нас!
Мой затылок покоится на его плече, а в груди теснятся эмоции невозможных, непередаваемых, нестерпимых оттенков. Самая главная и заветная мечта только что обрела плоть и кровь, и имя… Ваня Волков.
Я хочу отсюда уехать. С ним. В его прекрасное далеко.
Только наш поезд никогда не сдвинется с места — в отличие от тех, что манят стуком колес в предрассветной дымке и уносят пассажиров в огромные неведомые города…
* * *
Мы прощаемся, долго-долго обнимаясь под моим открытым окном, но первым уроком завтра — итоговый тест по истории, на неделе предстоят контрольные и сочинение, и традиционная поездка на природу всем классом, а еще мне придется созерцать хмурую физиономию уязвленного Илюхи и надеяться, что он просто перегрелся на солнышке и больше точно не станет распускать руки.
— Не переживай, я не требую, чтобы ты отшивала Рюмина. Представляю, как сильно он меня «любит» и как дико взбесится, когда узнает, что мы общаемся. Я за честность, но тебе нужно время, чтобы все ему рассказать, — шепчет Волков мне в макушку и упирается в нее подбородком. — Я не раскроюсь, но, если что, наблюдаю со стороны. Спокойной ночи, и… еще раз спасибо!
Как только я оказываюсь в комнате и рывком задергиваю штору, тренькает телефон — от Вани приходит плейлист и смущенный смайлик, вручающий розу. Я вставляю в ухо беспроводной наушник, плюхаюсь на крутящийся стул у зеркала и нажимаю на плэй.
Слушаю на повторе резкие и заряженные треки о том, что нужно мечтать, любить и верить, и биться за свое до последнего, глотаю слезы и стираю их дрожащими пальцами. А из мутного отражения на меня пялятся ошалелые, горящие глаза.
* * *
Глава 37
Я задыхаюсь, как от нещадного тычка в бок, дергаюсь и обнаруживаю, что проспала — летая над пропастью чувств и эмоций, в которую Ваня меня столкнул, я так и уснула с наушником в ухе, и к утру телефон разрядился.
Вскакиваю и скачу в душ, упрямо выдерживаю уколы ледяных струй, вихрем ношусь по дому, на ходу перехватывая приготовленный мамой завтрак, застегивая пуговицу на юбке и расчесывая пятерней буйные патлы.
Забрасываю в сумку
К великому облегчению, за воротами не наблюдается Рюмина — скорее всего, он звонил и, снова и снова нарвавшись на скороговорку вежливого бота, выключил режим джентльмена и не стал меня дожидаться — даже главным отморозкам поселка негоже опаздывать на итоговый тест.
До начала занятий пять минут, я бегу, не ощущая под лоферами асфальта, легкие горят, а затуманенные мысли все никак не обретут стройность.
Вчера у нас с Ваней… было свидание?
Щеки вспыхивают.
Перепрыгиваю злосчастный штырь арматуры, наращиваю темп и врываюсь в класс вместе со звонком. Пробормотав дежурные извинения, низко опускаю голову и спешу к своей парте — создаю для учителя видимость раскаяния, но на самом деле до одури боюсь посмотреть на Волкова. А вдруг с наступлением дня он забыл о вчерашних объятиях и разговорах, или наша прогулка оказалась всего лишь моим красивым сном?..
Но меня обжигает пристальный взгляд черных глаз — я буквально осязаю его кожей, ловлю воздух ртом, всхлипываю и оглядываюсь. Ваня еле заметно краснеет, Инга, до этого увлеченно рывшаяся в рюкзаке, о чем-то его спрашивает, и он делится с ней запасной ручкой. Я безукоризненно отыгрываю равнодушие, киваю девчонкам, сажусь за парту и перевожу дух, и весьма бодрый для раннего часа Илюха как ни в чем не бывало машет с соседнего ряда:
— Лерка! Ну слава Богу, жива! Я себе места не находил! Как ты? — Нас рассадили за болтовню еще в прошлом году, но он все не может свыкнуться с разлукой и частенько вещает через весь кабинет.
Историчка рассерженно шикает и стучит по столу пультом от проектора.
— Твоими молитвами, придурок… — огрызаюсь тихонько. Я зла на него, зла до чертиков! Он еще ответит за синяк на локте и постарается объяснить, с каких это пор я являюсь объектом его влажных фантазий.
Нам раздают листки и пронумерованные варианты теста, и я ослабевшими пальцами разворачиваю конверт. Не то чтобы я сильно переживаю из-за результата — историю внимательно читала, а даты зубрила, — но сейчас, рассматривая напряженные спины одноклассников, кожей улавливаю волнующее присутствие Вани, и нервы шалят. Совсем недавно я и подумать не могла, что он станет мне настолько близок и дорог, что с ним мне будет комфортно даже молчать, а от его улыбки то и дело начнет барахлить гравитация. Еще год, мы закончим школу и разлетимся кто куда — как в любимой песне Анны Игнатовны про крылатые качели. Только у меня нет ощущения неба, ветра и радости впереди. Лишь страх неизвестности и глухое отчаяние.
Ваня здесь не навсегда. Его пребывание рядом — как вечер последних выходных августа, и горло сводит от ощущения скорой потери.
Теперь я знаю, что отстраненность Волкова распространялась не только на меня — это его привычная роль вечного одиночки без цели и якоря. Он не привязывается, не рассказывает о планах или вообще их не строит, не ищет отношений, потому что его настоящая жизнь и проблемы поставлены на паузу по приезде сюда. Только история Инги смогла пробиться сквозь возведенную им стену и задеть за живое, и он сделал все, чтобы ей помочь. Да он и сам говорил, что его ничто здесь не держит. А как же тогда… без него буду жить я?..