Автостопом на север
Шрифт:
Теперь рассмеялся и Че. Гуннар вечно острит, всерьез принимать его нельзя. Руку и жизнь я никогда не доверила бы ему, но с радостью сделала бы это для Че.
Вскоре после этого Гуннар настолько пришел в себя, что вызвал на бокс другого мальчишку. Правда, это должен был быть только учебно-показательный бой. Но они все равно без всякого стеснения награждали друг друга тумаками. Я не могла смотреть на них — отвернулась и закрыла глаза. Этот Гуннар — такой же, как все мальчишки в
Я написала ему на следующее же утро. Как только проснулась, так сразу же послала ему открытку. Интересно, он напишет мне сюда, в Альткирх? Во всяком случае, я уверена, что между Буровом и Пирной установится постоянная почтовая связь.
Минута прощания была очень тяжела. Слова сами складывались в строки, но я не произнесла их вслух.
Он не сказал: люблю тебя. Лишь руки взял в свои, Но руки взял любя…Этот егоза Гуннар торопился, надоедал, но и Че заговорил о нашем отъезде, очевидно, по совсем другой причине. Должно быть, в этом проявилась его забота обо мне. И правда, вскоре он достал для нас небольшой автобус, на котором мы и поехали дальше. Но я убеждена — Че готов был со мной говорить и говорить, слушать мои стихи, и я непременно пошлю их ему. Да, жизнь сурова и непостоянна, как море.
Глава IV, или 9 часов 57 минут
Чуть позднее нам удалось подцепить старый фургон, груженный запчастями. Воняло маслом и бензином. Мы устроились на каком-то тряпье. Кругом темень, даже разговаривать не могли — такой стоял грохот и лязг от всех этих шатунов и поршней, перекатывавшихся о деревянных ящиках. Цыпка чуть покачивалась. Вдруг ее круглая голова упала мне на плечо. Я прижался к борту, втянул воздух, стараясь быть плоским, как гладильная доска. Это еще что за номер, думаю!
А Цыпка посвистывает себе носиком, каждый раз запаздывая на два такта. Густав, Густав, ты ведь ей и кресло и подушка…
Потом нас подбросил старый грузовик, который тоже нельзя было назвать торпедным катером. Шофер попался мрачный. Сидит небритый, уставился вперед и переключает скорости, будто колуном комель колет, и… молчит.
У Цыпки после сна лицо опухло, как до того от рева. Не подумал бы шофер, что из-за меня. Но он только мрачно глядел вперед и нас не замечал.
Потом мы долго стояли на обочине и махали и кричали, в общем — голосовали.
— Давайте с нами! — крикнули нам босоногие ребятишки, пробегавшие мимо.
С такого рода мелюзгой человек из восьмого «Б» не разговаривает. Молча, как до этого
— Куда это вы нас зовете? У вас что, интересно?
Клопы, поскребывая икры, отвечают, что очень интересно — и озеро, и купальня, и вышка, и большие ребята из лагеря, и лучше всех — Че.
— Это кто такой?
— Это, это… — Карапузы не могли даже слов подобрать.
— Айда, и мы с вами. Выкупаться хочется. Мы и так уже много проехали, правда, Гуннар?
И вот уж Цыпка, зажатая со всех сторон малявками, сворачивает и направляется к густому кустарнику.
Пойду ли я с ней, она даже не спрашивает. Просто ей пришло в голову выкупаться и кстати посмотреть на божество этих малявок. Небось тоже какой-нибудь из этих… как их… еремитов. А Густаву, видите ли, разрешается следовать за ней. Один взгляд, будто приказ, и всё.
Мешок Петера кажется еще тяжелей. Протащишь его минут пять на горбу — он уже весит в два раза больше. Пусть наш Пружина-Крамс мне объяснит этот закон физики: Мxкм=вес 3(мешок, помноженный на пройденный путь, = весу в третьей степени). Этого закона даже Коперник не знал, но у него не было и брата-рулевого на морозильном траулере, помешанного на книгах, и еще одного братца-дурачка по имени Густав, по прозвищу Мегрэ, который теперь мучается ради рулевого.
Я топаю за Цыпкой, продираюсь через кустарник и думаю при этом: «Не заховать ли мне чертов мешок здесь где-нибудь — мы же тут корни не собираемся пускать, — а сам сбегаю налегке выкупаюсь».
Но кто его знает, какой тут зверь водится. Набежит какой-нибудь секач, подцепит книги Петера на рога, и поминай как звали. А уж крик подымет… Петер, я имею в виду. Нет, лучше уж потащу мешочек дальше.
Прохожу лесок, заросший крапивой, обстрекался, попадаю на луг, посередине — озеро. Но где же Цыпка?
Прежде чем я начинаю звать ее, как маму, меня на полуслове обрывает комиссар Мегрэ: в таких случаях он сначала закуривает трубочку или начинает ругаться со своим инспектором. У меня нет инспектора, вместо него я поддаю ногой треклятый мешок.
— Куда провалилась, чтоб ее черти съели, эта Цыпка?
Густав, следи, чтобы с копыт не свалиться! Неужели это правда она?
«Что ты смотришь как баран на новые ворота?» — говорит мне Крамс, когда у меня такой вид, как сейчас. И действительно, что-то от барана у меня, должно быть, и правда есть, и я, чтобы отвлечь внимание, даже по-бараньи кричу: — «Бэ-э-э!..»
То, что сейчас появляется из кустов, лишь отдаленно напоминает Цыпку: круглое лицо, голубые глаза, как два стеклянных шарика, блондинистая челка, и все.
Она в купальнике цвета слоновой кости, с черными пластмассовыми кольцами, на голове белая шапочка и… эта квадратная улыбочка.
Идет и махает мне, будто королева. Проплыла мимо и уже сидит на пятнистом пледе какого-то парня примерно с моей фигурой, только чуть потяжелей. «Пиник», — сказал бы Шубби, — как боксер слабоват, слишком много сил. Вот длинные, узкие мышцы, те хороши для боксера, а «пиники» — у них только вид такой здоровый».