Айрис Грейс. История особенной девочки и особенной кошки
Шрифт:
Когда Айрис исполнился год, её поведение стало более навязчивым, а проблемы со сном – более заметными. А ещё она начала очень интересоваться книгами. Прежде чем научиться переворачивать страницы руками, Айрис листала их ногами, лёжа на спине. Она могла часами рассматривать книги, а научившись пользоваться пальчиками, полностью в них погрузилась. Когда Айрис рассматривала свои книжки, мимо мог прошествовать целый карнавал, и она на него даже не взглянула бы. Дочка будто обрастала непроницаемым панцирем, соединяясь с книгой, которую в тот момент смотрела.
Однажды утром я монтировала фотографии, а Айрис играла у меня в кабинете. Часы на компьютере подсказывали, что пришло время её кормить, и заставили меня задуматься. Айрис часами играла с книгами на полу кабинета, не теряя концентрации, рассматривая каждую страничку, перелистывая их ногами и руками. Поначалу я невероятно гордилась, что мой ребёнок может так удивительно сосредотачиваться, как не каждому шестилетнему под силу, а потом вдруг осознала:
Айрис всё утро не искала моего внимания. Работая, я пела детские песенки, и она казалась такой счастливой, рассматривая свои книжки, что мне и в голову не пришло подумать: дочке не важно, есть я в комнате или нет. Она находилась в собственном мире, другом мире, во власти книг и разноцветных страниц. Айрис почти никогда не пыталась говорить. После «папа» в восемь месяцев она издала ещё несколько звуков, но с тех пор, месяц за месяцем, постепенно становилась всё более и более молчаливой. Отсутствие речи расстраивало: мы ведь знали, что она может издавать звуки, но дочка как будто совершенно этим не интересовалась.
Я научилась понимать язык тела Айрис и наблюдать за её глазами, что слегка успокаивало. Доброжелательные советчики навешивали на меня чувство вины: я чересчур опекала дочь, предвосхищая её потребности и желания. Они говорили, что, захотев чего-либо, она должна попытаться сделать это сама, а мне следует приходить на помощь только в случае неудачи. Возможно, это вынудит её к общению. Вот только они не знали: я уже неоднократно пыталась действовать по данной схеме, но это вызывало у Айрис такие страдания, что я не могла со всем этим справиться в собственном сонном состоянии. Конечно, легко судить и осуждать со стороны, не видя всей ситуации в целом, ведь только родители знают, как на самом деле обстоят дела. Неловкость, которую я испытывала все те месяцы, вылилась в быстрый и мощный всплеск. Что происходит с моей дочерью?
В четыре месяца Айрис увлекалась не только своими книгами, но и Томом и Джерри. Она могла смотреть эти мультики бесконечно. К тому времени, как ей исполнился год, мы собрали все старые серии Тома и Джерри. Они приносили дочке столько удовольствия, что я не видела в них ничего дурного. Я знала её нежную натуру достаточно хорошо, чтобы понимать: она не воспримет мультик буквально, но многие находили такую глубокую заинтересованность в «специфических» мультфильмах тревожащей. Айрис истерически смеялась над шутками, её ручки и ножки жили собственной жизнью, связанной с происходящим на экране. Этот восторг словно бы выходил за рамки доступного нам уровня восприятия. Музыка действовала на неё так же. Пока Айрис слушала её, дочкины руки порхали в воздухе, маленькие пальчики дрожали, двигаясь и чувствуя ритм. Её чувства словно усиливались, и порой так резко, что перерастали в эйфорию. Она могла сосредоточиться и ни на что не отвлекаться несколько часов. Мы наблюдали такую же реакцию, когда она смотрела на раскачиваемые ветром деревья или какое-то движение в воде и окружающем её мире. Когда Айрис находилась в таком состоянии, от неё было не оторваться: маленький ребёнок, мыслящий так, как мы могли только мечтать. Я понятия не имела, что это значит и почему происходит, но мы чувствовали, что она ощущает жизнь по-другому, не так, как мы.
Иногда глубина, с которой Айрис видела мир, носила разрушительный характер. В обществе, среди болтовни и мельтешения, она либо отдалялась, либо огорчалась, безудержно рыдая, а если ничего не менялось, волновалась и сердилась. Её внимание к деталям и способность видеть огромное количество мелочей за короткий промежуток времени порой тоже утомляли. Входя в комнату, Айрис сразу всё подмечала, и стоило только передвинуть книжку или игрушку с того места, где она в последний раз её оставила, она сразу начинала переживать. Она смотрела туда, где теперь находилась её вещь, и даже начинала к ней тянуться, но потом, опустив руку, плакала, пока всё не возвращалось на свои места. Если Айрис не могла дотянуться до вещи, это только сильнее всё усложняло: она плакала, получая ещё большую травму, пока я, наконец, не обнаруживала, что именно передвинули. Некоторым вещам надлежало оставаться на своих местах на полу: если их сдвигали хотя бы на сантиметр, дочка замечала и передвигала обратно. Дело касалось не только игрушек и книжек, но и одежды, которую Айрис соглашалась носить: мягкие хлопковые ползунки, футболки и удобные мешковатые штаны, ничего с пуговицами, молниями, чрезмерными деталями или надписями. Колготки, носки и ботинки приравнивались к пыткам, о платьях можно было даже не вспоминать. Большую часть времени, когда мы выходили «в свет», Айрис принимали за мальчика, но не это меня тревожило. Обычные недели мамочек, заполненные свиданиями
Однажды, когда Айрис исполнилось полтора года, после очередной изнурительной попытки побыть в компании других детей я приняла решение. Айрис явно не нравилось такое времяпрепровождение, да и я чувствовала себя ужасно. Я пообещала ей прекратить, не желая, чтобы она снова мучилась, и надеясь на то, что мы как-нибудь разберёмся. Я думала обо всех предпринятых попытках: о том, как я в сонном состоянии согласилась записаться на полный курс детской физкультуры, и как Айрис сосредотачивалась на чём угодно, только не на забавных штуковинах прямо перед ней; как она выискивала малейшие несовершенства на игровых ковриках и изучала их в мельчайших подробностях, пока остальные дети носились по комнате, играя на брёвнах, горках и батутах. Если Айрис не зацикливалась на каких-нибудь мелких деталях, дочку можно было найти у теннисной сетки, изучающей её хитросплетение. Она делала всё, только чтобы не попадать в толпу. Время собираться в круг оказалось наиболее мучительным мероприятием, и мы сбегали с него, вопя на весь коридор. Едва оказавшись снаружи, Айрис переставала плакать, и мир восстанавливался. Ей не терпелось сбежать, вернувшись в нашу безопасную машину, и я начала чувствовать себя так же.
Я больше не могла выносить взгляды других родителей: сначала жалостливые, а потом недовольные, что мы портим компанию. Мы словно стали изгоями за то, чего не могли ни объяснить, ни понять. Единственное, что я знала – мы никуда не вписываемся. Никуда, где находились обычные малыши. Нам даже на площадке в парке приходилось нелегко. Пока остальные малыши радостно скатывались с горки, подталкиваемые мамочками, качались на качелях, играли в песочнице или кружились на карусели, Айрис изучала гайки и болты, на которых держались аттракционы. Она мало интересовалась каруселями, стремясь к знаниям, желая выяснить, как всё это работает. Каждый раз мы повторяли одну и ту же программу: обходя парк, Айрис посещала те же места в том же порядке, указывая мне, куда хочет отправиться дальше. У нас получилось «подружиться» с качелями, но строго определёнными, и остальные матери не понимали, с какой стати должны пересаживать своих детей на другие, чтобы девочка покачалась на любимых. Айрис так привязалась к этим качелям из-за одной простой детали: на «её» качелях звенья цепи соединялись ровно, а на других – грубовато, а она очень ценила тактильные ощущения.
Я начала водить Айрис в парк в неходовое время, чтобы обезопасить её качели, и обнаружила, что она не так переживает, когда вокруг поменьше народа – и мы стали ранними пташками. Нашим единственным противником по утрам стал шагающий через парк дворник, но он не задерживался надолго, и Айрис понимала, что он скоро уйдёт. Она зарывалась головой в мою куртку, и я защищала её от нежелательного шума. Айрис тяжело принимала непредсказуемость жизни: дети неожиданно визжали или кричали, автомобили сигналили, люди болтали и перекрикивались с друзьями или детьми, стоящими слишком далеко; то тут, то там на разные лады звонили мобильные телефоны. Когда мы заходили в кафе, кофеварки шипели и лязгали, столовые приборы звякали, стулья скребли об пол. Айрис отшатывалась и плакала от навязчивых звуков.
Музыка на рассвете, акрил, март 2013
После воскресного обеда у моих родителей, если папа смотрел Формулу-1, включив звук на полную мощность, Айрис или становилась гиперактивной, или расстраивалась. Я ничего не могла с собой поделать, но в подобных сложных ситуациях чувствовала желание схватить её в охапку и отвезти домой, где я, по крайней мере, имела возможность хоть как-то контролировать шум. Это чувство привело к нашей многонедельной изоляции: мы старались избегать общественных мест. Я чувствовала, что всё сильнее и сильнее отрываюсь от внешнего мира. Я, по-прежнему напряжённо занимаясь свадебной фотографией, большинство выходных проводила на встречах и свадьбах; меня кидало из крайности в крайность: от изматывающего общения, диктуемого работой, до полного отшельничества в будние дни. Больше всего Айрис нравилось быть дома или проверять места для проведения свадеб и фотосессий, осматривая церкви и сады. Вскоре стало ясно, насколько Айрис любит проводить время на природе: только здесь она могла обойтись без своих книжек. Там она была счастлива, и я, как оказалось, тоже. Любуясь цветами, я рассказывала дочери обо всём, что мы видели. Прогулки также приносили удовольствие: я ежедневно толкала коляску Айрис по просёлочным дорогам, а она глядела на небо.