Бал шутов. Роман
Шрифт:
— Ленечка, родимый, — он вскочил, — вы только взгляните, что о вас пишут!
Голос его был сладким, как малиновый сироп.
Он схватил первую попавшуюся газету:
— Вот… слушайте: «Актер Леви с удивительной убедительностью сумел показать коварные планы сионизма, разоблачить роль империализма и реакции…»
Главный схватил другую газету:
«Актер Леви с удивительной убедительностью сумел показать…»
— А — а. Это я уже читал.
Олег Сергеевич взял третью.
—
— …с удивительной убедительностью сумел показать коварные планы сионизма… — продолжил Леви.
— Вы их уже читали?
— Я их читаю пятьдесят лет и знаю, что они пишут. Они все похожи, как члены Политбюро…
Главный привстал.
— Чем вы недовольны? За один вечер вы стали героем!
— С вашей помощью, Олег Сергеевич, я стал посмешищем, который может появиться на улице только в костюме Хо — Ши — Мина…
И он положил на стол листок бумаги.
— Что вы там написали?
— То, что вы не прочтете в газетах.
Главный развернул листок.
— Вы хотите уйти из театра? Вы… Вы сошли с ума!
— Я не хочу подливать масла в антисемитский огонь. Да еще от имени Шекспира.
— Азохун вей… — протянул Главный.
— Что вы все причитаете, — спросил Леви, — вы что, перешли в иудейство?
— Азохун вей, — повторил Главный, — сегодня вторая премьера, все билеты проданы, будут люди из ЦК, из Министерства культуры…
— Вы перечисляете всех тех, кто меня будет бить?
— Неправда! Евреи тоже будут, я их специально пригласил. Придет сам председатель антисионистского комитета генерал Рахунский.
— Вы хотите, чтобы он зарубил меня саблей?
— Вход с оружием в зал запрещен! Я отдал распоряжение проверять у всех мужчин яйца…
— З — зачем?..
— Чтобы вас не закидали… В крайнем случае у меня есть костюм лошади. Вы будете передними ногами, я — задними. Или наоборот — как захотите. Я вам обещаю — в случае чего, мы ускачем. Кто будет бить лошадь?..
— Я не буду играть больше Яго с «азохун — веем», он больше не будет евреем! Если хотите, я могу его сделать украинцем, узбеком, грузином. У меня замечательный грузинский акцент. Я играл Сталина. Я буду бегать по сцене и орать «Генецвале! Камарджоба!» Хотите?..
— Удивил. Не будет никакого успеха. И потом учтите — грузины горячие, они вас зарежут. Даже если вы будете передними ногами лошади… Поймите, вы должны играть только еврея — они интеллигентные, мягкие, с высшим образованием… Только в этом случае вам гарантирована жизнь…
— Я не буду играть Яго — еврея, — вновь повторил Леви.
— Понятно, — печально произнес Главный. — Вы хотите меня убить, вы хотите развалить театр, который я с таким трудом создавал… Иногда мне кажется,
Леви развернулся и спокойно, чуть вразвалку, направился к двери.
Следует заметить, что гениальные мысли вспыхивали в голове Главного в последний момент, когда корабль тонул…
— Иегуда! — крикнул он.
Леви застыл.
— Галеви!..
Леви повернулся.
— Держите! — главный достал из стола конверт и протянул его Леониду Львовичу.
— Что это? — спросил Леви. — Опять премия?..
— Севилья, Гренада, Кордова… Пятнадцать дней… Солнце, апельсины, инжир… Ешьте, загорайте и вдыхайте воздух предков… Вернетесь — сыграете Иегуду. Не сойти мне с этого места…
Леви не верил своим ушам, хотя они у него были большие, оттопыренные и улавливали звуки не хуже радаров.
— А сегодня и завтра Яго, — напомнил Главный, — с «азохун вей».
— Без, — слабо сопротивлялся Леви.
— Без «азохун вея» еврея в Испанию не пустят…
С путевкой наперевес Леви ворвался к себе в квартиру.
— Читай, Иегуда, — орал он и совал путевку прямо под нос Галеви, — Испания, пятнадцать дней, апельсины… Сердце мое уже рядом с твоим, на Востоке… И не только сердце… Я буду в Кордове, Иегуда, я буду в твоем доме. Я буду ступать по тем же полам, что и ты, смотреть из окон на бурлящий Гвадалкивир, как это делал ты… Я только не знаю твоего адреса. Ты не мог бы мне его сказать?
— Сердце мое на Востоке, — произнес Иегуда.
— Это я понимаю… Но Восток — понятие растяжимое. Ты не мог бы сказать немного точнее?
Галеви молчал.
— Ты, наверное, его забыл, учитель, — сказал Леви. — Ничего удивительного. Я забыл адрес своего детства. А у тебя уже прошло четыреста лет… Но ты не расстраивайся, я его найду…
Ночью Леви приснился освещенный красными огнями дом в мавританской Кордове. Звучала музыка, сновали юные невольницы, терпко пахло миррой, и посреди гурий с серебряным кубком в руке возвышался Иегуда Галеви. Нагие гурии гладили его сутулые плечи, он выкрикивал строфы, и слуга — турок тут же записывал их в свою огромную книгу.
Строки были волшебны, они волновали кровь, и Леви захотел поблагодарить великого поэта.
Сквозь гурий он пробрался вплотную к нему и вдруг увидел, что Галеви — ни кто иной, как он сам, Леня Леви, ленинградский комик, потомок испанских евреев.
Он проснулся в лихорадке, снял со стены портрет Галеви и осторожно свернул его.
— Поедем к тебе, — произнес Леви, — я возьму тебя с собой, — в театральную группу. Мы поедем с этими сволочами — других за границу не пускают. Но ты не волнуйся. Тебе не придется с ними знакомиться. Ты будешь в чемодане…