Бал шутов. Роман
Шрифт:
— Why? — не понял Гуревич.
— Потому что ты — диссидент.
— Я! Кто тебе сказал?
— Да ты. Только что…
— На тебя плохо действует луна, Борис. Ты не страдал в детстве лунатизмом?
— Я голодал, — ответил Борис. — Я ел бутафорские батоны.
— Так… тебе нужны деньги, — догадался Гарик и полез в карман. — Сколько?
— Что вы все мне деньги суете?!.. Мне нужен диссидент, настоящий, традиционнный, с которого я мог бы лепить…
— Прости, Борис, их у меня не водится.
—
— Почему это я мыслю иначе? Может, это вы мыслите иначе?..
— То есть, ты хочешь сказать, это я — диссидент?
— Конечно. Ты меня правильно понял, Борис. По отношению к истине — вы все диссиденты. Орест, Олег, вся ваша комиссия. И ты тоже… Так что иди и бери с себя пример.
Борис угрюмо молчал.
— Ну, чего ты стоишь, диссидент? Ты не вышел из моря, ты не мечтаешь сыграть Галеви и ты заслоняешь мне луну…
Гуревич и Клотильда встретились в кафе «Север». Кто сиживал в нем — тот, конечно, помнит, что оно напоминает большой вокзал, с которого третий день не отходит ни один поезд…
Когда Гуревич вошел в зал, он сразу же заметил за столиком у стены Анкла Майка и француженку.
Гарика качнуло — при виде ее ему показалось, что динозавры не вымерли… В голове мгновенно созрел режиссерский план — бежать, петляя между столиками, спуститься, перепрыгивая через три ступеньки, по мраморной лестнице, завернуть налево в гардероб, вбежать в туалет и запереться. Причем, в женском. Так как его будут искать в мужском… Гарик рванул…
— Гурвиц, — позвал его долговязый Анкл, — мы здесь.
План был сорван. Гуревич остановился, изобразил на лице какую-то гримасу, которая должна была показать, какая радость овладела им, и медленно двинулся к их столику. По мере приближения вымученная улыбка сползала с его лица, и ему все меньше хотелось во Францию. От страны, в которой водились такие женщины, можно было ожидать все, что угодно…
Когда Гарик подошел к столику, он понял, что Клотильда похожа на труппу их театра, сразу на всю — она косила, шепелявила, слегка заикалась, была туга на ухо и путала цвета.
— Какие у вас огромные, голубые глаза! — восторженно произнесла она, хотя глаза у Гарика были карие…
Анкл Майк поднялся из-за стола и расцеловал Гуревича.
— Я вас поздравляю, май дарлинг, — торжественно произнес он. — Я ей все рассказал — и она согласна. It’s true, Клотильда?
— Ето правда, — она вся сияла, — нас уже ждут.
— Why? — спросил Гарик. От волнения он заговорил по — английски.
— В ЗАГСе, — пояснила она.
Гарик вскочил
— Гурвиц, — крикнул Анкл Майк, — не торопитесь. Запись в пять часов. Я — свидетель у Клотильды. Кто у вас?
Гуревич подрагивал.
— У — у-у… меня, — начал, заикаясь, Гарик, — тяшело скашать.
Он вдруг зашепелявил, закосил, появился легкий тик. Он с ужасом заметил, что начал путать цвета, потому что рыжая Клотильда неожиданно превратилась в зеленую. Короче, Гуревич тоже стал напоминать сразу всю труппу покинутого им театра.
— Мой швидетель, — выдавил он, — мой швидетель — Иегуда…
— Горько, — истошно завопил Анкл Майк, — горько!..
— Уже?! — испугался Гуревич.
Но зеленый динозавр стремительно впился в него своими красными губами…
Страх перед неизведанным хуже неизведанного.
Борис сидел в кресле, у себя в гостиной, абсолютно выжатый, вытянув длинные ноги и нервно куря сигарету.
— Ты молчишь лучше, чем говоришь, — улыбнулась Ирина, — хотя именно теперь ты можешь говорить все, что хочешь. Ведь нам разрешено все!
— Это я знаю! — с ударением на «а» произнес Борис. — А печенка моя не знает! И кишки не знают. И это серое вещество! Ни черта они там внутри не знают!
— А ты им расскажи, — посоветовала Ирина.
— Я пробовал! Но они не хотят слушать. Они не привыкли. Сознание слушается, а подсознание — нет!
— Начхать тебе на подсознание! Ты такой умный, такой смелый, такой..
— Тебе легко говорить, — произнес он, — это я должен стать диссидентом. А ты уже становишься автоматически, как жена.
Борис обнял Ирину.
— Мне так не хочется всем этим заниматся! Ты представить не можешь!
Это была явная недооценка духовных качеств жены. И Ирина достойно ответила на этот выпад.
— Могу, — просто сказала она.
— Я так хочу быть тем, кем я есть — артистом, — продолжил Борис. — Я люблю запах кулис, бесконечные репетиции, горластых режиссеров, банкеты, одежды королей и нищих. И предпочитаю, чтобы волосы седели от перекиси, а не от страха… И я бы поехал в Париж, но через Гавр, а не через тюрьму. И к Жан — Луи Барро, а не за бомбочкой!.. Скажи мне, как я ее украду? Я могу что-то украсть?
Ирина задумалась, очевидно, вспоминая. Но за все совместно прожитые годы Борис не стащил в магазине ни одного глазированного сырка и никогда не запускал руку в карман соседа по автобусу. И все-таки она ответила ему утвердительно.
— Почему нет, — ответила она, — ты украл мое сердце.
— И то только потому, что ты украла мое.
— Ну, вот видишь, — успокоила Ирина, — если мы способны украсть сердца, то какую-то там бомбочку и подавно!
Она вынула из его пальцев сигарету.