Бал шутов. Роман
Шрифт:
— Но в этом-то все дело. Что я могу заявить?
— Что-нибудь антисоветское!
— Легко сказать, — пробурчал он. — А кому?
— Кому? Да хоть, для начала, нашему гардеробщику.
— Петровичу? — удивился он.
— А почему бы и нет?.. Ведь, как сказал Станиславский, театр начинается с вешалки… Заявление ты сделаешь на вешалке, то есть в гардеробе — а через десять минут о нем будет знать весь театр!..
В гардеробе Борис очень волновался.
Петрович
Петрович несколько странно взглянул на Сокола, отнес вещи и вернулся с номерком.
— Держите, Борис Николаевич!
— Спасибо! — поблагодарил Борис, спрятал номерок и уставился на гардеробщика.
Петрович забеспокоился.
— В чем дело? — спросил он. — Вы что-нибудь забыли?
— Да, да, — ответил Борис и начал снимать пиджак. — В — вот. Повесьте, пожалуйста!
Недоумевающий гардеробщик подозрительно взял пиджак и понес его вешать. Когда он вернулся, Сокол еще был там. Он развязывал галстук.
Петрович испугался.
Борис принялся было снимать рубаху.
— Зачем? — испуганно спросил Петрович.
— А затем, — Борис одернул рубаху, — а затем, Петрович, — он оглянулся, — что я тебе сейчас скажу такое, что у тебя глаза на лоб полезут!
Петрович вытер вспотевший лоб и на всякий случай отступил от барьера.
— Ты знаешь, — глаза Бориса вдруг загорелись яростью, — ты знаешь, что…
— Что, что? — шептал, отступая, Петрович.
— Ты знаешь, что… — орал, оглядываясь по сторонам, Борис.
— Ну, что? — умоляюще спрашивал гардеробщик.
— Ты знаешь, что..?! — ревел Сокол.
Это был почти призыв к революции.
— Ну, скажите уже, — молил Петрович, — не мучьте! Христом Богом прошу! Что — оо??
В гардеробе появился Орест Орестыч.
— …что театр начинается с вешалки! — выпалил Борис и, махнув рукой, подал Петровичу номерок…
У людей без комического начала обычно трагический конец. Впрочем, и с комическим тот же.
Во все века сатирикам жилось лучше всего там, где их не было. Их там не сжигали, не громили, не насиловали, не сажали на цепь и не превращали в шашлык или отбивную, — в зависимости от страны. В России, например, из них делали котлету.
Даже скромные серые кошки не любят, когда их гладят против шерсти, не то, что цари, падишахи или секретари райкомов.
Поэтому возмущение Гуревича было необоснованным. Он постоянно тянул дьявола за его длинный хвост — а ему ничего не оторвали, не изнасиловали и даже не изжарили.
Грех жаловаться.
Его
Он лежал в своей отдельной комнате на Невском, пил и думал, как устроить скандал, чтобы на нем уехать.
О программированнии не могло быть и речи. С детства с точными науками у Гарика были проблемы.
Когда в школе учитель задавал задачу про двух человек, один из которых вышел из пункта А, а другой из пункта Б, Гуревич всегда спрашивал, с какой целью человек идет в пункт А, как он одет, как его зовут — Гуревич в голове ставил задачу по своей системе. Один человек, у него всегда была женщина, по пути к пунктам эти люди влюблялись, кипели страсти, иногда дело заканчивалось убийством из ревности.
Никто и никогда во всех случаях не доходил ни до пункта А, ни до пункта Б.
И за такое решение учитель ставил гению Гуревичу жирную двойку, иногда вызывая в школу маму.
Но ничего не помогало — Гарик решал задачи своим методом.
Так что речь могла идти только о скандале.
Он думал — о каком. И решил после долгих поисков разбить стекла в Управлении культуры, чьи окна выходили на Невсий, в пятидесяти метрах от него.
По обычаю, он приступил к постановке скандала. Мизансцена была довольно проста — он появлялся со двора, со стороны Армянской церкви, поворачивал налево, за угол, доставал камень, который покоился за пазухой, и, размахнувшись — кидал.
Он отрепетировал это несколько раз, провел генеральную репетицию, перебив все окна в своей комнате. Премьера была назначена на пятницу.
Все развивалось хорошо — он двигался плавно и пластично от церкви, он завернул, резко достал камень, размахнулся… и тут окно в Управлении распахнулось и из него высунулась морда той самй дамы, из комиссии.
Менять мизансцену было поздно — камень уже летел. И прямо в лоб даме! Гарик похолодел — он понял, что этот скандал будет чересчур, что он на нем поедет, но в тюрьму.
Камень попал в центр могучего лба и разлетелся надвое. Дама улыбнулась, с презрением глядя на гения.
— Я не Дездемона, — ехидно заметила она, — со мной не так- то легко справится.
И презрительно сплюнула на гения.
У Гарика от этого плевка дня три болела голова, к тому же его посадили на 15 суток за мелкое хулиганство.
Вышел он похудевший, побритый наголо, с пониманием, что на скандал не способен, примерно так же, как на программирование.
А уезжать как-то было надо.