Балтийский альманах

Северянин Игорь Васильевич

— Почему вы пришли к таким, как вы сказали, — жестоким или ужасным выводам? ..

Он посмотр'Ьл на нее и засм-Ьялся вдруг так странно, что ей стало жутко.

— Вы когда-нибудь видали челов-Ька, который гн1ет? — сказал он очень тихо. — Так вот, вы нмЪете сейчас перед собой гн1ющее челов'Ьчество! На корню гн1ющее, не с поверхности, — кровью гнилое! Да, это — ужасный вывод. . . Из вс'Ьх фо-мадных потрясен1й, которыя человечество переживало до сих пор, оно выходило возрожденным, потому что жива была Неопалимая Купина Духа, являлась в'Ьра и являлось искуплен!е. А те-

перь? он схватил ее за руку, теперь — мы вещи, понимаете? Я, вы, всЪ люди, наша жизнь, государство, наука. .. Наш мозг

создал в этом м1р'Ь безконечное количество по-разному комбинированных кусочков матер1и, но, как в сказк1Ь, этот б'Ьс побЪдил нас своей силой. Мы заразились его гибельным ядом и теперь мы сами стали такими же кусочками матер1и. Мы уже не властны над этим м1ром машин, они двигаются сами, они сами создают себ'Ь расписан1я и направлен1Я. . . И вм-ЬстЬ и вперемежку безцЪльными и хаотическими толчками. .. Мы сами, маленьк1я и больщ|я вещи, люди и государства. В нас есть ощущен1е этого хаоса, но мы больше ничего не в состоян1и сд'Ь-лать, понимаете, ничего!

Он глубоко вобрал в себя несколько раз воздух, закутался плотн-Ье в плащ и продолжал.

— Когда умирала Римская Импер1я, были гали-лейск1е рыбаки, и были германск1е варвары. Его ждали, и потому Он пришел. Он мог творить чудеса потому, что Ему верили. Он мог дарить благодать, потому, что она разливалась еще до прича-щен1я. . . Потом было средневековье. Люди верили иначе, но они сильно и простодушно верили. Они жили большими и любили труд и свободу. Во все, что выходило из под их рук они вкладывали столько жара, столько радости и гордости, что эти не-мнопя вещи носят на себе еще сейчас более отпечаток Божества, чем потомки тех, которые их творили. Их улья были для них священны, в них они рождались, жили и умирали, от них получали свое обличье и чудесно-спокойный и радостный ритм жизни, все равно — назывались ли эти улья рыцарскими орденами или ремесленными цехами... Но выше всех была Святая Церковь, в нее верили одинаково все, во славу ея сооружались эти соборы, непокорный Император валялся в пыли перед ней, она была, как купол, над всем этим м1ром.

Полтысячи лет назад человек решил, что он может жить один в М1ре и может сам диктовать законы жизни. Он разрушил все, что прежде связывало людей и провозгласил то, что с тех пор называют свободой. Он создал — с глиняными ногами — государство и науку, и так как и тут и там были законы, он и решил, что самое важное — закон, об'явил его непогрешимым. Еврейск1й Бог тоже об'явил когда то закон священным, но то был Его закон. В этот же люди не могли по-настоящему поверить, потому что, прежде, чЬм его создали, нужно было разрушить веру.

вера, это — Дух, понимаете? С тех пор, как, так называемый. Ренессанс возмутился против Духа, мы прожили несколько ужасных веков. Мы не создали ничего вечнаго, потому что ни во что не могли верить. Мы окружили себя призраками нашего тщеслав1Я — государствами, искусствами, наукой, большими городами. Мы хотели установить наш собственный порядок вещей, он должен

«Балт1Йск1й Альманах»

№2.

1924

был держаться Разумом, Законом, но для этого Закона суком должна была быть в1Ьра. Это поняли уже посл1Ь того, как сук срубили. И вся гнилая постройка послЬ того, как она просуществовала в неустойчивом равновЪс1и несколько в1Ьков, теперь рушится... рушится... Теперь мы — перед концом. М1ровая война была порывом в-Ьтра, понимаете? Только — порывом в-Ьтра!..

Полубезсознательно, но с каким то мучительным напряжен1ем, Леонлй Александрович стиснул руку Лидочки так сильно, что она почти вскрикнула.

— Бол1Ье умные сознавали, что людей нужно чЬм-нибудь об'единять. И в'Ьру стали зам'бнять так-называемыми идеалами. Но для идеалов нужно было бы то же смирен1е, котораго у людей не стало. Самым наивным в-Ьком был восемнадцатый. Он

называл себя в'Ьком разума, но был очень нелоп!-чен, потому что требовал поклонен1я тому, что уничтожало корень поклонен1Я. Посл1Ь того, как революц1я разрубила этот Горд1ев узел и разочаровала н1Ьсколько поколЬн1Й, возникло два новых жупела — нац1ональность и демократ1я. Эти жупелы, к которым присоединился трелй и самый главный, — соц1ализм, почти сто лЪт обманывали опустошенных людей, которые не зам-Ьчали этого, настолько они привыкли к тому, что всЪ эти разговоры не им-Ьют никакого отношен1я к их личной жизни. Их личная жизнь была совершенно дика, она была наполнена ни чЬм необ'единеннымимгно-вен1ями, лихорадочными механическими сц'Ьпл€Н1я-ми, в которых можно было угадать глухую борьбу. Они внушили себЪ, что самое лучшее — быть похожими на тЪ машины, которыя они создали, и очень мног1е достигли этого... Когда возникла м1ровая война, вс-Ь три теченья не уставали говорить, что теперь они поб^Ьдят. И самые наивные еще вЪрили некоторое время. Но теперь — все кончено. Теперь вс1Ь, решительно всЪ обмануты. М1р теперь не в состоян1и тЪшить себя даже этими жалкими ублюдками в1Ьры. Он покончил с Богом, но его никчемная автономная нравственность покончила с ним. Она оказалась Фатумом, она превратила челов-Ьчество в стадо волков...

Все болЪе жутко становилось дЪвушк'Ь от мрачно-оживленной р1Ьчи этого страннаго и привлека-тельнаго челов-Ька. Посл1Ь некоторых его фраз у нее спирало так сильно дыханье, словно бы она на громадных небесных качелях стремительно падала вниз, в черную бездну. Иногда ей хотЬлось спросить, но в сосредоточенном темпЬ его р-Ьчи тонули ея невысказанныя возражен1Я.

Леонт1й Александрович почувствовал внезапно такую р'Ьзкую боль в глазах, что зашатался и прислонился к дереву. Так стоял он несколько минут с закрытыми глазами, не произнося ни слова. Потом стал медленно водить рукой. ДЪвушка была в

трех шагах и поняла, что он ищет ея руки, но не двигалась. Вдруг мысль громадная и огненная пронзила ею, словно зв-Ьздный меч. Его лицо передернулось, он с усил1ем раскрыл глаза. —? Лидочка? ..

— Да. ..

— Вы когда-нибудь думали о .. . Мар1И?

— О Мар1и?

— Д-да... той, не Его Матери...

Его голос звучал теперь тихо и глубоко и разбудил в ней дов'Ьр1е и жалость. Подошла, взяла его за руку, но не отв1Ьчала. Потом вдруг остро поняла:

— Это была неравная борьба... Они были слишком разные...

Она почувствовала, как его пальцы холод'Ьют. Он опустил голову.

— Вы правы! .. Да... они были слишком разные, хотя... предан1е это скрыло... Вы правы.

Неожиданным жестом он привлек ея голову и коснулся губами лба. Вся поглощенная стремлен1я-ми найти нить, которая руководила им в его ассо-ц1ац1ях, потрясенная безнадежностью нарисованных им перспектив, ища связи, между его м1ровоз-зр'Ьн1ем и двоившимся образом его личности, — она не сопротивлялась. Дала ему возможность н'Ь-сколько мгновенш разс^янно гладить ея волосы. Потом внезапно рванулась и, сжимая кулаки, стала взволнованным голосом почти требовать:

— Леонт!й Александрович! Вы мн% должны сказать, гд'Ь же спасен1е? Почему все так мрачно, почему н1Ьт огонька впереди? Разв'Ь так можно жить, так еще хуже—когда знаешь весь ужас! ,. Разв^ же челов'Ьчество не может снова стать христианским, разв-Ь никогда не будет хорошо на землЪ, почему?

Он долго молчал. Два чувства боролись в нем по отношен1Ю к стоявшей перед ним с напряженным ожндан1ем отвЪта д-Ьвушки. Чувство ласки, дружбы, нежности, питавшееся гЬм острым непередаваемым ароматом чистоты и девственности, что исходили от д-Ьвушки, ослЬпившее его раньше на миг чудовищной, безумно-дерзкой мыслью, а потом побудило почти непроизвольно поцеловать ее в лоб...