Балтийский альманах
Шрифт:
Так и во всем. Повсюду — печать мертвенности, пророчества смерти безжизненныя т^ла, без-дыханность, опустошенность, маята, измож1ен1е и покорность.
Вм-Ьсто жизни — склеп, вместо людей — кине-матографическ1я вид'Ьн1я!
Иные из писавших о новой литературе (в то^ числе пресловутый Ал. Толстой) славили. . . как вы думаете: что? — Динамику этой жизни, динамичность новой личности!! Это — динамика погребальных дрог и динамичность похороннаго обряда. Личность убита. Человек схоронен.
9.
А потому, что эти люди, эти беллетристы потянулись к сказу и еще к лексиконной оригинально-
сти, они естественно
А потому, что эти писатели, эти мо.'1од|>1е о вторы населили свои книги, как и свои души, устре-млен1ем к Хаосу, к разлому былой архитектоники, к литературной апропорц10нальности, они должны были пойти в мятежный, неровный и нервный след Андрея Белаго.
Неоспоримо: над всей новой росС1Йской беллетристикой веет дух именно этих двух авторов.
И все же это—не школа. Ни у Ремизова, ни у Андрея Белаго не может быть истинных пост^едо-вателей. От судьбы они могли бы получить только временных подражателей, литературных учеников без твердаго эстетическаго принципа, без традиций, без определенных нажитых навыков. Это — листья, но это — не корни. Это — не почва, а только веян1е. Это — не течен1е, а поветр!е.
Иначе и не может быть.
И тот, и другой — и Ремизов, и Белый — не мэтры. Для этого они прежде всего — слишком индивидуальны, слишком капризны, слишком и навсегда одни.
Этим выводам предустанавливается важная истина.
Молодая беллетристическая группа лишена корневой спайки, и, значит, она —случайна. Это — не школа, а орда, хотя бы и одаренная в своих отдельных участниках.
Все, что есть у них общаго, рождено только временем и на время, на не длинный срок лихо-лет1я.
И этим мутным лихолетьем рождены и их вол-нующ1я и страшныя темы: гражданская война, унылость росс1йскаго запустен1Я, чепуха и путан-ность дел — которых они, к их чести, не хотят таить, но, как художники и не могли бы скрыть, — общая росс1йская неурядица, голод, уб1йства, людоедство.
Невеселыя темы, горьк1Я темы, пугающ1Я те.мы!..
И вот почему все писан1Я этих беллетристов, их книги, их повести, их разсказы, даже их фо-тограф|И—корреспонденц1и—
1. Литературно-знаменательны, как крик се-годняшняго дня,
2. Противоречивы, как продиктовавшая их жизнь, но и
3. ценны как свидетельск1я показан1я литературы.
Этих двух писателей будут изучать. Над ними будут думать. К ним не раз еще вернется критика, и их имена на своих страницах не осмелится забыть будущ1й литературный историк.
Петр Пильскш.
«Балт1Йск1й Альманах»
№ 2. — 1924
Р. Ашкенази. (С н-Ьмецкаго).
ХУДОЖНИК МАКС БАНД.
с момента окончан1я воСшы начался наплыв русских художников различных направленш и уб'Ьжден1й в Берлин, результатом чего было воз-никновен1е взаимоотношен1й и взаимодЪйств1Й русских и нЬмецких художественных сил.
В настоящее время нельзя еще точно учесть, как велико было для н1Ьмецких художников знан1е новых идей, перенесенных русскими из своего отечества. Современное развитее н-Ьмецкой живописи теперь уже немыслимо без вл1ян1я этих идей, ко-торыя в посл-Ьдовательном продумыван1и вс-Ьх по-сл1Ь-импресс1онистских представлен1й
К ним принадлежал и молодой Макс Банд, в настоящее время надежда литовских художников. Он родился в 1899 году в Науместис (прежде Вла-диславово), рано осирот-Ьл и рос своевольным, самостоятельным мальчиком. Отец умер, когда ему было три года; шести лЪт он лишился матери. В маленьком городкЪ, бывшем его м1рком, среди родных, воспитывавших его, вряд ли был хоть один человек, представлявшей себЪ, что такое художественное произведен1е. Но для Макса Банда, который с ранняго д-Ьтства рисовал м привык высказываться в своих рисунках, — не было сомнЪнж и колебан1й. Он хотЪл стать художником. Правда, он сам не знал, как взяться за это. О систематическом художественном образован1и нечего было и думать в этом городкЪ с его 5.000 жителей. Как1е либо художественные образцы совершенно отсутствовали. Банд мнЪ как то говорил, что он до девятнадцатаго года своей жизни вообще не ви-дЪл ни одной оригинальной картины. Единствен-
ное, что давало пищу его фантаз1и, — были ре-продукц1и, которыя случайно попадали в его руки. Несомненно, что мальчик и юноша, остававш1Йся при таких услов1ях в-Ьрным своему р'Ьшенею стать художником, подчинялся внутреннему голосу, которому нельзя было сопротивляться. Ему предстояло одно из двух: либо при наличности достаточных способностей, достигнуть высокой ц-Ьли, либо остаться побежденным в пути. Но какой юноша вЪрит во вторую возможность? верят, безусловно верят только в первую, в необходимость пробиться. Итак, в 1918 году 19-ти летн1Й Банд собрал свои пожитки и отправился туда, где, как он знал, нашли убежище мног1е русск1е художники, — в Берлин.
И вот он очутился в огромном городе, который оглушал его своим шумом, смущал своей необычайной жизнью, подавлял головокружительной сменой зрительных и художественных пережива-Н1Й. Банд искал учителя, который мог бы указать ему путь через этот лабиринт. Но и это было не так то просто. Поступить в Академ1ю он не хотел: слишком уже в нем укоренились основныя идеи молодого искусства, слишком близко соприкоснулся он с новыми стремлениями, чтобы довольствоваться этой закосневшей, заржавевшей государственной школой. Но ведь в Берлине были музеи, ведь, наконец, ему представилась возможность ознакомиться с творчеством великих художников. Музей Императора Фридриха стал его школой.
Двадцать лет тому назад молодой начинающ1Й художник прежде всего ознакомился бы с искусством нидерландцев и погрузился бы в тайны Рембрандта и Франца Г а л ь с а. Характерно, что молодой литовец предпочел в берлинском музее совершенно друг1я отделен1я. Около 1920 года исчезло безграничное преклонен1е перед великими голландцами 17-го века, в которых предыдущее поколен1е увидало предков нмпресс10низма, и возник новый интерес к итальянскому искусству, особенно к величественной манере мастеров конца средневековья и начала Ренессанса. Здесь нахо-