Балтийский альманах
Шрифт:
Ю. Айхенвазья-
БЕЗ ГЕРОЯ.
о новых русских писателях.
(«Народный завиток». Сератоны. Пять рубрик. Пять признаков. Без героя. Подражание, но не
школа. Значеше и ценность).
1.
А не знаете ли вы, что обозначает слово: Седни? Или, например: Шишигина голова? Может быть, слышали про слово: Ширкунок? И не приходилось ли вам самим произносить: загудошный? погоща-не? струсняти? торчкатый? хрустеж? Не встрЬ-чалось ли вам такое женское имя: Пристиленья? Н-Ьт? Ну, вот и мнтЬ тоже не встр1&чалось. Я тоже не слышал.
— Вы спросите: из каких раскопок я их достал? А из очень близких. Вс'Ь эти слова — ко-торыя, конечно, можно было без конца умножать—мн1, попались в альманахе «Пчелы» у одного из «Братьев Серап10нов», у Ник. Никитина. Впрочем, эти выкрутасы, эти словеса, как выражался Достоевск1й, «с народным завитком» можно в избытке найти и у всЪх остальных.
2.
«Серап10ны» — довольно значительная группа, все это — плодовитые писатели, преимущественно 11етербургск1е, которым никак нельзя отказать в изв-Ьстном дарованш.
— ЗдЪсь, во-первых, несомн1.нно талантливый Михаил Зощенко, автор «Разсказов Назара Ильича господина Синебрюхова», зат^|М этот Ник. Никитин, написавш1й пов-Ьсть «Рвотный форт», «Камни» и «Американское счастье», участвовав-ш1й во многих альманахах, знакомый нам по ряду эскизных набросков из жизни современной рос-С1ЙСК0Й провинц1и.
Есть зд^сь еще и Всеволод Иванов, пом-Ьстив-Ш1Й на нашей памяти в сов1Ьтских журналах не-безинтересные «Цв1Ьтные вЪтры», «Партизаны» и «Голубые пески».
В группу «Серапюнов» входят еще и Кон. Фе-дин, Мих. Слонимск1й, Лунц, Ирина Одоевцева и др. К ним же примыкает даровитый московски
«Б а л т 1 й с к I й Альманах»
№2.-1924
беллетрист Яковлев, автор отличнаго разсказа «Идут».
Это и есть центр литературной фуппы «Сера-п1онов», а их отцом, зачинателем, главой и вдохновителем является Алексей Ремизов.
Кружок—значителен. На него нельзя закрывать глаза. Мимо этих литературных опытов нельзя пройти равнодушно или невнимательно.
При всЬх своих недостатках, промахах, нарочитости, даже нзв-Ьстном фиглярствЪ, эти люди знаменуют собою одну из типичных страниц русской литературной истор1и.
Вс11 они — дЪти последних грозных л^т, это — души, вываривш1яся в котлЪ революцш и гражданских войн, вынесш1я на себЪ всЪ тягости их потря-сен1Й, обоженныя их страшным огнем, люди, на-блюдавш1е всю тьму росс1Йских б-Ьдств1й, горя, ужасов, голодан1Я, м1>шечничества, разрухи, общей вшивости, повальных сыпняков, бродивш1е по ко-л'Ьно в лужах крови.
Это — живые наблюдатели нынЪшней Росс1И,
Психологически их можно было бы разделить: 1; на озлобленных и нипиистичных (Ветлугмн), 2) нарочито растрепанных, каких-то размашистых Алешек, как бы с горьковскаго литературнаго «Дна» (Бор. Пильняк), 3) тоскующих в своем упряпств-й (Аросев), 4) циничных в своем идейном надлом-Ь (Всеволод Иванов), 5) тяготЬющих к об'-ективизму и правде (Яковлев).
Разумеется, эти рубрики можно
Это новое литературное покол1Ьн1е — интересно.
Без сомн1Ьн1я,оно идет своими собственными путями, тая в себе всЬ надрывы и боли росс1Йскаго сегодняшняго дня. И не надо скрывать: эти книги, эти писан1я станут впоследств1и единственным матера1лом для изучен1я психолопи современнаго челов-Ька Россш.
Эти литераторы выросли из ея посевов, и они несут на себЪ все фамильныя черты этой наследственности.
Искажается россгйская жизнь — искажается и литература. Потрясенность и там и тут и над обеими нависла тьма. Дороги спутались. Кошмар дел стал кошмаром художественных воспр1ят1й, и унылость виден1й предстала унылостью строк. В русской литературе идет глубокое перерожден1е.
Ясно чувствуются больш1я внутренн1я муки, конвульс1и, зубовный скрежет. Рвущая и разрушающая революц10нная стих1я прошла по душам сисей страшной и безжалостной стопой, расшвы-
ряла, прогноила, разворотила, избуянила одни сердца, смяла друпя, растрепала третьи.
Она стоит в обломках, окутанная темным туманом, в уродстве форм, в огромной и небывалой тревоге, неся все признаки изступленности, растерянности, тайной злобы и невыраженнаго, неот-стоявшагося брожен1я.
Она криклива, но и это крик не победы, а сокро-веннаго перепуга. Она озорлива. А озорство — всегда или избыток сил, или бедный героизм от-чаян1я. И вызовы не страшат, позы не убеждают, угрозы не действуют, гордый тон не потрясает, не эпатирует словесная грубость и плохо скрыта нарочитость, подделки под новую народность.
Безум1е пришло и в книгу. Грубость проникла и в язык. Распад дел явился распадом образов.
А вместе с исчезновен1ем интеллигенц1и, ея духовной благодати, тонких ароматов ея вкусов, ея предан1й и учителей литературное слово отразило настроен1я и склад новаго пришельца.
Как всегда, и здесь, и в эти минуты литература осталась зеркалом жизни. Не будем винить авторов: плоть от ея плоти и кость от ея кости, они стали ея Быражен1ем, отражен1ем, наблюдатели ея уродливаго роста, изобразители ея кривоколенна-го ствола, ея уродства, зла, борьбы и лишен1й.
4.
На место прежней повести, былого романа, вче-рашняго разсказа явился сказ.
Это нужно признать вполне естественным.
Он — проще, он освобождает от необходимости художественнаго орнамента, от утончан1я языка, от литературнаго мастерства, от изобретательности литературных пр1емов.
В то же время — это вполне законная форма повествован1Я.
Сказ для современнаго росс1йскаго автора — очень уместен. В нем раскрывается движен1е, он легче передает дШств^е, факт, случай — все то, что сейчас с кинематографическойбыстротоймель-кает на экране этой суетящейся, припрыгивающей, безтолковой и страшной действительности.