Балтийский альманах
Шрифт:
— Вам грозит разстр-Ьл — произносил он барским и совершенно безстрастным голосом.
«Укрыватель» безумно мигал глазами и вдруг начинал ревмя ревЪть, падая на пол.
— За что меня? Деньт взяли и — разстр%-лять? — кричал он.
Тогда Селевин дЪлал изумительное лицо, наливал глаза кровью злобы и, наклонясь к кричаще.му, сипло и грозно произносил:
— Я? Деньги взял?
Свистящ1й удар хлыстом сваливал несчастнаго.
— НЪт не вы!
— А кто же?
^- Тут кто то был у меня, друг1е. . .
— Друпе? Да? А как же ты осм'Ьлился
в моем лицЪ начальника офиц1альнаго учрежден1я. Слышишь? Встань!
Жертва подымалась. Селевин ут-Ьшительно произносил:
— Я разслЪдую это дЪло, но г/редупреждаю тебя: если проронишь хоть один звук об этом гд-Ь-нибудь, в ту же ночь будешь живым зарыт в землю. Понял?
И, загнав мученика в мертвый подвал темнаго, сокрушающаго страха, уходил.
Таких дв-Ь - три операци! в ночь давали раз-ныя суммы: слЬдств1е выяснило — от сорока до ста тысяч германских марок.
Если у жертвы отсутствовали деньги — фаби-тел1 брали золотыя кольца, брилл1анты, столовое серебро.
Суммы поступали в общую кассу. В избранный день накупалось вино, конечно, лучшаго качества, подбирались женщины, ум'Ьвш1Я молчать, и вся шайка устраивала «афинскую ночь», гремя до раз-свЪта в обширном зал1Ь под рояльную музыку, пьяные вскрики и разнузданныя п-Ьсенки. Особенно буйным на этих пиршествах был Линник.
Он — мужик; войну провел в одном из глухих полков птЬхоты, гдЪ дослужился до чина прапорщика. Как выяснилось — сд'Ьлавшись офицером, он немилосердно кровавил физ10ном1и солдат, требуя рабскаго подчинен1я себ1Ь, внЪ всяких об'ясни-мых положен1Й.
Попав в контр-развЪдку и хлебнув из чаши зажигающих орг1й, помутивших его разум, обладая женщинами, о которых н'Ькогда он мечтать не смЪл, он разбуйствовался до сумасшеств1я: прыгал под музыку, кусал пальцы себЪ и другим, гремя каблуками об пол и уродливо корча неуклюжее тЪло, затянутое в офицерск1й мундир.
Селевин тонко и болезненно развратничал, царя над малокультурной шайкой, оп'яняя гостей нагло-изд-Ьвательскиии, пышными р1Ьчами (все равно по какому адресу).
ВсЬ друпе — фигуры растерявшихся челов-Ьч-ков, влипших, как мухи в мед, в болото кутежей, разврата и грабительства.. .
Сл'Ьдственный матер1ал нагромождается. Свид1оте-лей — уйма. Жители вереницей потянулись в кан-целяр1ю военнаго судебнаго следователя, где допрашиваются им серьезно и проникновенно.
Приказом по арм1и председателем суда, которому преданы преступники, назначен штабс-капмтан Буткевчч — человек уравновешенный, холодный и неуступчивый. Движен1е чувства он меряет ходом
№ 2.
1924
«Б а л т 1 и с к 1 й Альманах»
59
мысли, не признавая за чувством решительно никаких прав, На-днях разговаривая со мной, он сказал:
— Челов1>к может доходить до самозабвен1я в любовном бреду или в угар1Ь мести и это едва ли простительно, что же касается обыкновенных от-ношен1Й — то он обязан сохранять законность. Она заключается в том, что решительно никто не властен ломать душу, а тЪм более тЪло другого. ..
Мне сообщили одно необыкновенное раскрыт1е; в бумагах Селевина обнаружили план ареста Бер-мондта и кое-кого из чинов штаба в целях захвата власти, расширен1я ея диктаторскаго размаха и полнаго начертан1я на знамени лозунга — «Царя и гибел?! жидов!»
И — еще одно: на первом месте обреченных значился Буткевич. Где то в ряду прочих обозначен и я.
Так ли это или нет — не знаю, но чувствую: Селевин доживает последн1е моменты. Жалеть не приходится, выражаясь умеренно.
Итак, подождем последняго акта такой мучительно-позорной, корчующей всю нашу организа-Ц1Ю драмы: он должен быть эффектным и — справедливым.
. . .Я часто думаю — где исток преступлен1й: в жадности ли тела, не оживленнаго мыслью, или в чаду горячей фантаз1и, вычерчивающей перед преступником изумчтельныя картины счастья и пьянительных удовольств1й. Повидимому и в том и в другом.
тело, распаленное жгучей игрой воображен1я, только оруд1е у последняго.
16 сентября.
Уже поздно — около трех ночи.
Весь сегодняшн1й вечер я просидел на террасе один — офицеры ушли в клуб играть в карты.
И хорошо, что один.
Их шумные споры о политике безсодержатель-ны и с начала до конца насыщены однообразными утвержден1ями, далеко не беззлобными выводами, постоянно окрашены в цвет крови. Это — мучительное узилище: оно душно и непр1ятно связует мои мысли. Слушая споры, я всегда хочу воздуха для обретен1Я душевной ясности, точно густая муть знойно и тягуче заливает меня.
Я отлично знаю: мы, бЬшенствуя, славословим
явное безсмысл1е, проповедуя кровь якобы в целях творческих и спасительных.
Мне нет дела до утвержденШ Ницше, что «война есть вечный источник обновлен1я культуры». Его ген1й — злой и разрушительный, другой мысли не мог кинуть в человечество, потому что смятенный ум его был искажен преждевременными душевными надломами и злобными разочарова-н1ями. Я знаю, я испытал на себе, во мне ощутительно вырос, очертился громк1й, больной протест: война, всякая война — зло, безум1е, провал во тьму. Как1я доказательства опрокинут эти утвержден1я, вырощенныя явью, грохотом окровавленной жизни, изодранное тело которой мы украшаем венками красивых оправдательных мыслей?
нет, война — это червоточина, которая пройдет Б недра нашего организма, раз'ест его, и рано или поздно мы или сойдем с ума и начнем откровенно на улицах грызть друг другу горло или сразу, подточив человечество, опрокинет его в такой провал, из котораго оно выберется, лишь пережив ряд гнетущих, неопределимо-тяжелых болезней.
Удивительный вечер.
Вот сейчас пишу и невольно вглядываюсь в окно. Сад растревоженный осенним ветром, певуче шумит, где-то за серыми досчатыми заборами крылообразно вспыхивают прощальныя зарницы, разрезая темныя навалы туч. Звезды, синея, мелко дрожат над чорной сеткой оголенных деревьев.