Барин-Шабарин
Шрифт:
— Дайте, я подпишу, — раздражённым голосом сказал вернувшийся Молчанов, быстро поставил, не читая, на документе свою подпись и так ударил печатью, что, казалось, и стол развалит.
Молчанов с ненавистью смотрел на меня.
— Вы осознаете, что после всего произошедшего я не могу вам и руки подать? А еще… Оглядывайтесь, когда по улицам ходите, господин Шабарин, — почти что прошипел исправник.
— Всем нам нужно оглядываться, вам также не помешает. А что до произошедшего… Вы рассчитывали, что я просто отдам отцовское поместье? — я посмотрел прямо в глаза
Исправник тяжело дышал. Я не сделал вызова на дуэль, но дал ясно понять, что больше угроз или оскорблений терпеть не стану.
Я призывно махнул рукой Хвастовскому и Марте и пошёл к выходу. Никакого желания находиться более положенного в этом театре абсурда я не испытывал. Вот только жаль, что для меня оказалось незамеченным, как зал суда покинул Жебокрицкий. А я ведь хотел ему напомнить про дуэль. В любом случае, за то, что он собирался сотворить, нужно отвечать — ему, разумеется. Как именно, я ещё не знал, нообязательно придумаю.
— Как я и обещал, господин Хвастовский, стихи абсолютно ваши, — сказал я, пожимая руку журналисту. — Уверен, что после их публикации, на вас обратят внимание и ваши стихи, все, что вы напишите, будут заучивать девицы и мечтать увидеть столь пылкого поэта.
— Благодарю, хотелось бы, чтобы так и произошло. Но могу ли я узнать, как можно встретиться с вашей сводной сестрой? Признаться, сия прекрасная нимфа сильно… запала мне в душу, — осведомился Хвастовский.
— Боюсь, это будет крайне сложно сделать. Мы уже сегодня отбываем в поместье, — уклончиво ответил я.
Обменявшись ещё парой незначительных фраз и выслушав, насколько огорчена надежда российской журналистики, что не может встретиться с Параской, которая у Хвастовского была то богиня, то нимфа, то ангел, я поспешил подальше отойти от здания Земского суда.
— Как мы и договаривались, я буду ждать вас на станции в Белоречке, — сказал я Марте и поднял руку.
Почти в тот же момент из-за угла соседнего здания тронулась пошарпанная карета, возницей на которой восседал могучий Петро. Срочно нужно ехать за вещами в доходный дом — да и прочь из города. Придет еще время, я вернусь сюда без долгов, но с четкими деловыми предложениями. В целом, понятны расклады, и мне в них жить и работать.
— Вы так скоро покидаете меня, — тоном человека, познавшего вселенское горе, говорила Эльза.
Как же я хотел избежать этих ненужных прощальных сцен. Был уверен, что эмансипированная мадам не станет себя вести подобным образом. Пускать слезу и вызывать жалость — это не для сильных женщин. Ну, было и было, чего же горевать? Ведь было хорошо! Нет, нужны эти мелодраматические сцены. И я же не железный, чувствую сейчас себя чуть ли не предателем.
— Жизнь может по-разному сложиться, дорогая Эльза, — пытался я подобрать слова утешения. — Я тебя точно не забуду. Но ты же всё понимаешь…
Нравится мне эта фраза, которую я произнёс последней. Она такая многозначительная, избавляющая от многих словоблудий. И пусть женщина придумает сама, что
Эльза всё же расплакалась и убежала прочь. Вот знал, что надо было оставаться стойким оловянным солдатиком и не поддаваться на чары соблазнения, не открывать дверь хозяйке доходного дома. Ну да ладно, у меня ещё слишком много вопросов, на которые я пока не знаю ответов, и целый ворох проблем, которые ещё предстоит решать.
Хоть уже и собравшись, мы не поехали сразу из города. Если губернатор сказал быть у него, значит, нужно явиться, если только я не собираюсь переносить свое имение спешно куда-нибудь в Сибирь. Так что карета и телега стояли на улице, а я сидел в приемной губернатора.
Будучи морально готовым к тому, что меня промурыжат до заката, как давеча у приснопамятного Молчанова, я был приятно удивлен, когда всего-то через две четверти часа был приглашен в кабинет.
Войдя, я хотел себя проявить истинным православным человеком, что должно располагать, и стал искать красный угол, который мог быть даже и в кабинете у чиновника. И чуть не перекрестился на портрет государя-императора. Был бы анекдот еще тот.
— На службе образов не держу, — понял мое замешательство губернатор.
Хозяин губернии сидел, я покамест стоял. Андрей Яковлевич будто не замечал этого конфуза. Проучить, видимо, хотел. Я не его подчиненный, я дворянин, шапку мять в руках не должен.
— Прошу! — соизволил указать мне на стул Фабр. — Вы рвались ко мне на прием. Слушаю!
— Все, слава Богу, решилось, ваше превосходительство. Вопрос улажен, — сказал я.
Фабр, до того выглядевший хмурым и недружелюбным, улыбнулся.
— А вот это правильно. Не стоит лишнее болтать, — удовлетворенно сказал губернатор.
— И в мыслях не было, — слукавил я.
— Да, да. А что это за женские туалеты, что купцы Тяпкины продают? Я, знаете ли, долго прожил в Одессе, в Симферополе. Тут эти нашивки, или как их называть… Модницы городские уже ждут нового товара. Уж не подведите, — сказал губернатор.
— Не извольте беспокоиться, — отчеканил я.
— Вот мне весьма любопытно… — губернатор поиграл желваками сжал пальцы в кулак и снова разжал. — С кем вы решили тягаться? Осознаете?
— Ваше превосходительство, но я же не мог позволить случиться тому, чтобы у меня отняли отцовское имение. Мой дед бил Наполеона и тем заслужил великую славу, деньги, и ему высочайшим повелением даровали право быть дворянином и приобрести поместье. Мне быть потомком такого великого пращура, а при том всё потерять? Сие есть бесчестие, — выдал я речь.
— И то верно, — задумчиво сказал Андрей Яковлевич. — Расскажите-ка о своём имении.
Я кратко описал, что есть на моих землях, чем занимался мой отец и чем могу заниматься я в своем поместье. Без излишних подробностей и пока еще заоблачных прожектов. При этом я понимал, на чем можно совершенно безопасно сделать акцент в своем рассказе и что посулить, хоть бы и губернатору.