Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом
Шрифт:
Мать словно и не хотела понимать, что тревожит сына. Заработок ему нужен, чтобы в дом принести, чтобы матери работы убавить. Легко ли ей в ее годы ходить по людям стирать да полы мыть… Стряпать-то вовсе редко зовут: купцы своих поваров завели, а кто победнее, те сами управляются. Все поприжимистее стали. Жизнь кругом подорожала: в лавках и на хлеб, и на мясо цену набавили. И не только на харчи, за комнатешку платили два рубля в месяц, а с Нового года — четыре…
Очень нужна матери каждая копейка… Но если по совести сказать, не одна эта причина отвращала Зиновия от мастерской в Уланском переулке.
Лучше уж самому уйти подобру-поздорову.
7
Как решил, так и сделал. Доработал неделю до конца, а в субботу перед уходом домой отдал весь свой инструмент разноглазому Перфишке и сказал:
— Если в понедельник не приду, отнеси в инструменталку.
— А ежели спросят про тебя, чего сказать?
— Не спросят…
— А сам куда?
— Не знаю… Куда глаза глядят.
Кажется, Перфишка тогда ему не поверил. А Зиновий сказал ему сущую правду. Никакого нового места себе он не присмотрел, да и когда было его присматривать?..
В понедельник никуда не пошел. Остался дома помочь матери. Она сильно занемогла, а надо было стираное по домам разнести. Вот Зиновий и разносил.
На следующий день отправился искать работу. Как вышел за ворота, ноги сами понесли по знакомой дороге. И только когда оказался на Сухаревке, опомнился: сегодня ему вовсе нет нужды идти в Уланский… Потолкался на Сухаревке и вышел на Сретенку. Медленно пошел по ней в сторону Лубянки, старательно озираясь по обе стороны улицы. На углу Лукова переулка увидел самодельную вывеску «Слесарных и жестяных дел мастер», укрепленную над входом в полуподвал небольшого двухэтажного дома.
Зиновий спустился по кирпичным, покрытым наледью ступеням и, толкнув заиндевевшую дверь, вошел в мастерскую. В продолговатом помещении, скудно освещенном двумя висячими керосиновыми лампами (два прижавшихся под потолком окна, заледеневшие сверху донизу, света почти не пропускали), стояли по углам четыре верстака. Посреди помещения на кирпичном полу громоздилась куча металлического и жестяного хлама. Склонясь над ней, человек в брезентовом фартуке, надетом поверх стеганой фуфайки, отыскивал там что-то. Второй, молодой и вихрастый, в короткой поддевке, обрабатывал напильником какую-то зажатую в тисах поковку.
— Тебе чего надо? — хмуро спросил старший, глянув на Зиновия исподлобья.
— Возьмите меня на работу, — попросил Зиновий. Мастер оторвался от железной кучи, молча с ног до головы оглядел просителя.
Отозвался вихрастый, стоявший за верстаком.
— Ишь, работничек нашелся! Кой тебе годик?
— Пятнадцать… — соврал Зиновий.
— Что с тебя проку, — сказал мастер. — Подместь да в казенку сбегать есть кому.
— Я все умею, — торопливо Заверил Зиновий, — и слесарить, и паять, и лудить…
— Где это так всему обучился?
— В мастерской… в Уланском переулке.
— Эва! — снова ввязался в разговор вихрастый. — Это, знать, тот самый стрекулист,
— И вовсе не прогнали, я сам ушел, — запротестовал, обидясь, Зиновий.
— Сам, значит, ушел, — повторил мастер. — Вовсе хорошо. Как, стало быть, тебя выучили, так ты и пятки смазал. Нет… нам таких перелетов не надо.
Зиновий сконфуженно молчал, не знал, что сказать в свое оправдание.
— А ну давай, закрой дверь с той стороны! — прикрикнул вихрастый.
Спустился переулком на Трубную улицу, оттуда вышел на Самотеку, потом добрался до Божедомки, но, чего искал, нигде не нашел. Попадались по пути слесарные и механические мастерские, но, как только выяснялось, что ушел, не отбыв полностью ученического срока, сразу выставляли за дверь.
Вечером вернулся в давно опостылевшую комнатушку на Балканах усталый, промерзший и злой.
Каждый день спозаранку, как на работу, выходил Зиновий на поиски работы. За несколько дней обошел четыре Мещанских улицы, Переяславки, Большую и Малую, и все переулки меж них. Потом ударился в другую сторону, за площадь Трех вокзалов. Через Басманную и Разгуляй добрался до Лефортова. Там узнал, что за рекой Яузой, в Анненгофской роще, выстроен Нефтяной завод и туда принимают рабочих, берут и малолеток.
Толкнулся туда. Повезло. Приняли и никаких бумаг не потребовали. Определили подручным к дежурному слесарю. Работа сменная: неделю — в день, другую — в ночь. Расчет по субботам, полтора рубля в получку.
Глава четвертая ПЕРВЫЙ УЧИТЕЛЬ ЖИЗНИ
1
— Это несправедливо! — выкрикнул Зиновий и даже кулаком по столу пристукнул, так что сидевшие за ближайшими столиками оглянулись на него.
— Занятный ты парень, Зиновий, — усмехнулся его собеседник, рослый бритоголовый человек, с руками, потемневшими от металла и машинного масла, — по-твоему, значит…
Но бритоголовый не докончил начатой фразы…
— Кто в сем вертепе ищет справедливости? — полюбопытствовал долговязый, аскетически-тощий человек с огненно-рыжими волосами, невесть откуда появившийся возле них.
Голос его, высокий и хрипловатый от натуги, перекрыл шум трактирного застолья. По-видимому, долговязого здесь хорошо знали и ждали от него каких-то решительных действий, потому что разговоры за столиками поутихли и все внимание обратилось на его персону.
— Это ты, молодой вьюнош, взыскуешь справедливости?..
Он склонился над Зиновием и, схватив его за плечи костистыми цепкими руками, бережным, почтительным поцелуем коснулся его вихрастой макушки.
К долговязому подбежал половой в темной жилетке с полотенцем на руке и стал его совестить:
— Негоже себя ведете! Скандалите и, обратно, за чая не рассчитались. Не по совести это.
— И этот справедливости ищет! — обрадованно закричал долговязый. — Нет, ты смотри, что делается, а? — И сразу переменил тон, строго спросил полового: — Ты что, меня не знаешь? Не знаешь Никиту Голодного? Когда я у тебя в долгах ходил? Сегодня задолжал, завтра принесу…