Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом
Шрифт:
— Слышу, слышу, Яшенька… Сам, что надо, скажешь… Пройдет эта окаянная хворь у тебя, пройдет… Глянь-ко в окошко, прошла непогодь, вот-вот солнышко выглянет… и хворь твою как рукой снимет.
Он чуть приметно шевельнул головой.
— Не перечь мне, — сказал старик. (Именно в этот миг лучик солнца, заглянувший в их комнатенку, — в эту осеннюю пору только в полдень и могло заглянуть к ним солнце, да и то ненадолго — упал на его лицо, и она тут только увидела: лежит перед нею старик, так за одну ночь его перевернуло.) — Не перечь… Сам слышу:
— Придет, сейчас придет, батюшка, — успокаивала она, не заметив сама, что первый раз назвала мужа, как когда-то в детстве называла отца своего.
Судьба не осмелилась отказать старому солдату в предсмертной просьбе. Зиновий успел прийти. И один из всех детей выслушал последний отцовский наказ.
— Подойди к отцу, — сказала мать Зиновию, когда мальчик, веселый и оживленный, вбежал в комнату, торопясь поделиться какой-то своей радостью. — Подойди к отцу, сынок, — повторила. — Худо ему… занемог он у нас».
Зиновий, не понимая еще ничего, но уже чувствуя детским сердцем подступающую беду, осторожно подошел к постели.
Отец не шевельнулся, только глаза перевел на него. Потом чуть приметно пошевелил пальцами лежащей поверх одеяла руки, словно подманивая мальчика к себе.
— Ближе подойди, — сказала мать Зиновию. Он подошел вплотную к изголовью.
Отец хотел коснуться головы мальчика, но не хватило сил поднять отяжелевшую руку. Зиновий понял и опустился на колени, отец положил руку ему на голову.
— Про совесть не забывай… живи по совести… — помолчал и, собрав последние силы, заговорил быстрее, торопясь высказать все, что надо сказать детям: — Ничего не бойся, кроме позора… Вырастешь, мать не бросай… А пока учись, сколь ни трудно будет, учись… учись…
2
Старший брат Ефим — он теперь в семье главным добытчиком был — не осмеливался пойти в открытую против последней воли отца, хотя и пытался убедить мать в том, что нет никакого смысла продолжать обучение Зиновия.
— Возьмите в рассуждение, мамаша, — доказывал Ефим, — зачем ему эта школа? Закончит он ее. А дальше что?.. Вы отдадите его в гимназию?.. Нет! Все равно — учеником в мастерскую. Так лучше в тринадцать лет, чем в пятнадцать. Успеет профессию получить… Пока я в Москве и при деле.
Наверное, в глубине души мать была согласна со своим первенцем. Какая уж там гимназия?.. Не тот достаток, да и не та семья… И очень бы хорошо мальчику поучиться ремеслу у старшего брата. Сам-то в этой же мастерской в люди вышел. Одеваться стал чисто, не подумаешь, что простой слесарь, а вроде бы приказчик или конторщик какой… Надо быть, и при деньгах…
Но были ли у сына деньги и какие, мать не знала. К этому он никого не подпускал. В семье не знали даже, каков его заработок. Он каждый месяц давал матери на хозяйство ровно столько же,
Ефим рассчитал точно. Он как бы подравнялся с отцом. Как кормилец семьи, стал вровень с ним. И тем самым как бы ушел из-под родительского догляда.
И все-таки мать решительно воспротивилась, когда он предложил забрать Зиновия из школы. И Ефим понял, не надо настаивать, она не уступит.
3
Так бы оно и было, если бы не…
Подходил к концу последний летний месяц. Зиновий готовился в школу, заботливо укладывая в сумку тетради, карандаши, чернилку-непроливашку и прочие письменные принадлежности, и каждое утро нетерпеливо подсчитывал, сколько же осталось еще до первого школьного дня.
В один из последних дней августа Липпа пришел с работы раньше обычного. Постоял какую-то минуту возле порога, потом, не замечая настороженных взглядов матери и братишки с сестренкой, прошел нетвердой походкой прямо к родительской постели и, как был, в рабочей одежде и сапогах, рухнул на нее. — Что с тобой?.. — спросила мать. Она уже поняла, что он смертельно пьян. Это ее напугало. Не потому, что пьян, а отчего пьян? Все сыновья прошли в свое время строгую отцовскую выучку, и никто в семье спиртного в рот не брал. Значит, приключилась беда и не малая… Какая же?
— Что с тобой, сын?
Липа, лежавший ничком на постели, уткнувшись головой в подушку, с трудом повернул к матери лицо и не внЯтно пробормотал:
— Пропадаю за этого… прохвоста… Откупился братец. А мне за него мантулить… служить, как медному котелку…
— Что стряслось? Толком скажи, — упрашивала мать.
— Толком! — истошно закричал сын, оторвав голову от подушки. Потом снова ткнулся в нее лицом и захрипел, с трудом проталкивая слова: — Забрали… в солдаты забрали…
Правая рука его до полу свесилась с кровати. Он сжал пальцы в кулак и что было сил хватил кулаком по полу.
Мать уже все поняла.
Год назад пришел срок призываться старшему — Ефиму. Но у него, ко всеобщему удивлению, отыскалась какая-то болезнь, о которой до того ни сам он, ни тем более кто другой даже и не подозревали.
Точнее сказать, болезнь у него отыскали врачи. Хозяин механической и слесарной мастерской в Уланском переулке хорошо ладил с приставом полицейской части. И по его просьбе пристав сообщил воинскому начальнику, что Ефима Литвина «в интересах пользы дела» следовало бы отставить от призыва. Воинский начальник уважил представление полицейского начальника, и у подлежащего призыву новобранца обнаружилась внезапно болезнь, категорически препятствующая прохождению воинской службы.