Барышня ищет разгадки
Шрифт:
— Погодите, может быть, ещё появится, — улыбнулась ему я.
И тут объявляют первый вальс. Соколовский кланяется мне — невыразимо изящно кланяется — я отвечаю приличествующим важной даме поклоном, мы становимся в пару… и летим.
Ни с кем, ни с каким другим кавалером не удавалось мне поймать это чувство полёта. А ведь неплохие попадались в Москве — и ребята из группы, и гости Пуговкиных, и Авенир. Но — нет.
А здесь — да. И хорошо, что на мне маска, и что она скрывает хотя бы половину лица. Потому что… мало ли, что там, на лице,
Наша пара ловко обруливала множественные препятствия, а это были и более медлительные пары, и кто-то, изволивший просто встать на дороге — глупец какой-то, наверное, и один раз даже официант с подносом вылез прямо на нашем пути, в страхе шарахнулся, чуть все закуски не рассыпал под ноги танцующим. Но — никаких вам дорожных происшествий. Только мы… и музыка, а играли сегодня очень хорошо и душевно. Летим, летим, летим… у меня даже голова больше не кружится. Или кружится, но кажется, вовсе не от вальса, а от чего-то, совсем другого. Невыразимого.
Музыканты сыграли завершение, мы остановились и поклонились друг другу. И он отвёл меня к Болотникову.
— Пойду слухи пособираю, — сказал, и мгновенно затерялся в толпе.
— Какие это он слухи пошёл собирать? — ворчал Болотников.
А я разом погрустнела, потому что понимала, какого толка слухи он может собрать, например, обо мне. Но вдруг обо мне только кухарки болтают, а до прочих не дошло ещё?
— Добрый вечер, — поклонился появившийся рядом Пантелеев.
— И тебе, Семён Игнатьевич, — кивает Болотников.
Пантелеев спрашивает о ком-то из гостей, Болотнков поясняет… я же смотрю во все глаза.
Он сегодня тоже принарядился — и неожиданно для меня выглядел не злобным замотанным главой сыскной службы, а лихим гвардейским ротмистром, который был за правду, и за честь, и за что там ещё можно быть в далёкой столице. Парадная форма сама по себе как костюм, глаза сверкают, усы топорщатся. Звучит вступление к следующему вальсу, он рассеянно оглядывает зал, и внезапно всё равно что в первый раз замечает меня.
— Ольга Дмитриевна, могу ли я пригласить вас?
— Можете, — я благосклонно киваю и кланяюсь.
Он тоже лихо кланяется, миг — и я снова улетаю. Но… есть нюансы.
Пантелеев — это сила и мощь, а Соколовский — тоже сила, и тоже мощь, да ещё какая, но — вовсе не на виду. И ты открываешь в нём глубины одну за одной, одну за одной… Тьфу ты, не дело это — танцевать с одним мужчиной, а думать вовсе о другом.
Впрочем, кажется, Пантелеев не в обиде. Он неплохо ведёт меня сквозь толпу, и успевает поглядывать по сторонам. А когда мелодия завершается, возвращает меня к Болотникову и тут же исчезает со словами о том, что, мол, нужно кое-что проверить.
Вот и пускай проверяет, всё правильно.
Мелькнула Ева Аркадьевна — она была в необыкновенной магической огненной маске, её вёл в танце журналист Владимир Волчищев, которого посчитали за воздух на том нашем совещании у Болотникова. Кажется, здесь сегодня все-все,
А потом объявили польку, и передо мной появился горный инженер Липин.
— Добрый вечер, Матвей Миронович, Ольга Дмитриевна, — и ещё кланяется предметно мне. — Не станцуете ли эту польку со мной?
— Да, благодарю вас, — киваю я, кланяюсь и становлюсь с ним в пару.
Нам повезло — в центре освободили немного места, видимо, никто не желает случайно попасть под ноги какой-нибудь не слишком умелой паре и попасть в дорожное происшествие. И поэтому можно снова лететь, вертеться под рукой, улыбаться Гордею Платоновичу, по очереди выдумывать какие-нибудь фигуры и просто радоваться моменту.
В финале мы смеёмся и кланяемся друг другу, и идём по залу — просто так. Гордей Платонович берёт у официанта бокал с лимонадом и передаёт мне, и это очень хорошо, потому что душно, а мы только и делаем, что летаем и скачем, кажется, с меня сегодня семь потов сойдёт. Лихорадочно обмахиваюсь веером, в другой руке держу бокал, пью маленькими глоточками — в бокале отличный лёд. Интересно, на реке накололи или магически наморозили?
— Вы превосходно танцуете, Ольга Дмитриевна.
— Значит, научилась, — улыбаюсь я, ему легко улыбаться.
— И образ ваш тоже прекрасен, сразу же видно даму из общества.
Я сомневаюсь насчёт из общества, но думаю, что некоторые уроки Софьи Людвиговны и Анны Мироновны Пуговкиной не пропали даром. Вот и славно.
А потом мы танцуем вальс, и когда останавливаемся, меня приветствует смутно знакомая дама.
— Оленька Дмитриевна, вы снова в городе, вот сюрприз!
До меня не сразу, но доходит, даму эту зовут Лилия Александровна Аверьянова, она из тех, кого нет-нет, да навещала Софья Людвиговна, и потом ещё она желала, чтобы я стала компаньонкой для её дочери на выданье.
— Здравствуйте, Лилия Александровна, рада вас видеть. Да, верно, я снова в Сибирске, служу в магической управе, — нужно сразу же расставить все точки по местам.
— Служите? — не поняла Аверьянова. — А говорили же, у вас жених в Москве, зачем же вам здесь служить-то тогда?
— Мало ли, что говорили, — я делаю вид, что всё хорошо, и что меня никак не трогает пустопорожняя болтовня.
— Ошиблись, выходит? Ну, бывает, — она ещё раз оглядывает меня, видимо — прикидывает, что за платье и сколько стоит, и исчезает в толпе.
— А у вас жених в Москве? — спрашивает Липин.
Я улыбаюсь.
— Нет, Гордей Платонович. Я не приняла предложения, так вышло.
— Благодарю за откровенность, — он тихонько пожимает мне руку и ведёт к Болотникову.
Болотников беседует с Прохором Васильевичем, я раскланиваюсь с Липиным и пристраиваюсь к ним. Говорят о медведе, которого якобы видели в Знаменском предместье, едва ли не по улице шёл. Ну, это нормально, это вам не какой-нибудь лисодемон, который людей хватает и ест.