Барышня ищет разгадки
Шрифт:
И что же… это всё? Он ведь сейчас приманит лисодемона, и лисодемон захочет меня доесть, так? И все мои усилия были зря?
С другой стороны, меня однажды уже хотели съесть, одна особа, которая решила, что ей всё можно, и что она может жить, убивая других. Бельский тоже хочет жить, убивая других, да? Но ведь… но ведь правила для магов куда как более строгие, чем для просты людей, мне так объясняли решительно все? Сначала бабушка Рогнеда дома, теперь-то я отчётливо понимала, что, какими словами и для чего она говорила. Она ведь просто готовила меня к жизни в магическом мире… не желая называть вещи своими именами. А потом, в Москве, примерно
Софья Людвиговна получила те последствия — по полной. А что получит Бельский? И получит ведь, правда?
Тем временем он замолчал наконец-то, и кажется, накрылся каким-то защитным куполом. Ну-ну, посмотрим, посмотрим.
Из приоткрытой на пару мгновений двери в бальную залу доносится музыка очередного вальса, а сразу после лёгкие шаги слышатся с той стороны, откуда мы пришли. Я не могу обернуться и посмотреть, кто приближается ко мне сзади, а он… приближается.
Приближается, останавливается за моей спиной. Стоит. Просто молча стоит. Слушает? Принюхивается? Что ему нужно-то, уже показывался бы, да? И где мой ударный отряд?
А потом внезапно смазанное серое пятно скользит мимо меня, и где-то на грани слышимости я ощущаю что-то, очень похожее на звон разбитого стекла.
И Бельский заговаривает в полный голос, говорит он, ясное дело, по-китайски, детали от меня ускользают, но я внезапно могу понять, о чём он.
— Стой, стой, не ходи дальше. Вот тебе жертва, она уже была твоей, забирай. Это знак моих добрых намерений. Мы можем договориться.
Ответные слова — шипящие и свистящие, будто у говорившего какой-то другой речевой аппарат, не вполне человеческий. И я внезапно тоже понимаю смысл этих слов.
— Зачем это мне, скажжжи?
— Живая кровь, сила мага, у неё много силы, тебе надолго хватит. А потом я приведу ещё. Магов много, больше, чем простецов, и сила мага будет питать тебя дольше и сильнее. Только ты обещаешь в ответ исполнить то, чего я хочу.
— И чего же ты хочешшшшь? — свистит в ответ.
— Я хочу наследника, — заговорил Бельский быстро. — Я могуч, но стар. Пока я ещё мог породить сына, мне было не до того, я был на службе, вечно на службе. Вечное государево дело, и государственное, и никак иначе. А сейчас мне некому оставить всё то, я накопил за эти годы, внучатые племянники не в счёт. Обнови мою кровь, дай мне жар если не юности, то хотя бы зрелости, и будешь безбедно жить среди людей, сколько пожелаешь, и питаться, как захочешь. А я отвечу за всё, я готов, но — после, потом.
— И что жжже, ты не посссадишшь меня в клетку? В железную заклятую клетку? — голос становится всё более похожим на нормальный человеческий.
Женский человеческий голос.
— Нет, я же обещаю. Я и поклясться могу!
— Врёшь. Предавший раз — предаст снова. Где Цинь-Цинь, где плоть его, где его девять хвостов? Где ныне скитается его неуёмный дух? Верни его мне! Ах, ты не можешь вернуть его? А ведь ему ты тоже поклялся!
Темноту прорезает ярчайшая вспышка, я на мгновение слепну, а когда мне удаётся проморгаться и хоть что-то разглядеть, я вижу, как миниатюрная изящно сложенная дева-китаянка хватает Бельского руками, на которых прямо на глазах удлиняются когти, сбрасывает свои шелка, оборачивается тем самым многохвостым зверем и хватает его зубами за горло.
Где-то там, за спиной, снова хлопает дверь. Снова топот ног, и там уже не одно
— Да вон же они, всё верно! — это Болотников.
Что-то неразборчиво звучит по-китайски, возле меня из теней появляется Соколовский, и они вместе с подоспевшим Болотниковым швыряют какие-то заклятья на демона. С другой стороны из темноты единым мигом появляется длинное чешуйчатое тело с усатой головой, дракон шипит и дышит паром.
Хвостатая тварь бросает Бельского, и в этот момент я чувствую, что свободна. Но совершенно без сил, и тварь пользуется этим. Прыжок ко мне — и мы вместе проваливаемся в тени.
Но в последний миг я ощущаю, как мою руку хватает другая рука. Это пожатье мне хорошо знакомо, и мне становится чуточку проще от того, что в следующее действие я проваливаюсь вместе с моим распрекрасным начальником.
Я вываливаюсь в нормальный мир, и первое, что ощущаю — лютый холод.
Ну конечно, в бальном наряде да на улицу зимой — как-то это не очень хорошо. Но меня не спрашивали.
И место такое… не самое понятное. Я таращу глаза, но вокруг темно, снег по колено, я стою в этом снегу в бальных туфлях, туфли мгновенно промокают, и у меня уже начинают стучать зубы. Меня дёргают за руку, тут же пара серебристых шаров освещает мир вокруг, и я вижу, что вокруг кресты, и деревья, и это какое-то, мать его, кладбище. Меня держит за руку вернувшая себе человеческий облик китаянка. Смотрит, не сводя черных глаз. Она бледная, будто неживая, но рука её теплая. И это не Фань-Фань, нет, это, видимо, та самая её камеристка, которая появилась не так давно, после Рождества.
Кстати, жертвы-то ещё задолго до Рождества начались.
— Отпусти, — говорю я ей.
— Не могу, — отвечает она мне на почти чистом русском языке, изволите ли?
— Отпустите Ольгу Дмитриевну, — слышится из-за спины.
— Иначе что? — она вновь в шелках, видимо, это у неё по желанию образуется — либо шерсть, либо шёлк.
Соколовский не говорит ей ничего, но бьёт мгновенно — и вокруг той руки, что держит меня, захлёстывается щупальце, и ещё несколько — хватают её за вторую руку, за шею, поперёк туловища. Её пальцы разжимаются….
Я вырываю руку и тоже бью. Мне сложно сосредоточиться, потому что холодно, мои удары слабы и нерешительны. И тут меня решительно отодвигают за спину.
— Держите защиту и зовите на помощь, а я подержу нашу прекрасную даму, — говорит Соколовский.
Его спина тёплая, как же — шерстяной фрак, это вам не шёлковое бальное платье, а градусов пятнадцать-то с минусом сегодня точно есть. Я бесцеремонно прижимаюсь к его спине, бросаю защиту на нас обоих, и сразу становится теплее, и тащу из чудом сохранившейся на запястье сумочки зеркало.
— Матвей Миронович, мы её держим, — говорю я.
У него портал, он сможет навестись по любому из нас. И наведётся, и вытащит нас отсюда. А пока…
Соколовский держит, её корёжит. Глянуть — да какой там демон, девчонка. Маленькая тощая девчонка. Обмякла, едва не повисла в его щупальцах.
— Отпусти, — еле шелестит. — Не трону, если отпустишь.
— Не верю, — качает головой Соколовский.
— И правильно. Но я всё равно сильнее.
Она мгновенно единым слитным движением сбрасывает с себя его щупальца, становится в три раза больше и со всей силы бьёт его лапой с когтями. Он отвечает… но у неё две лапы, и когти удлиняются, и она бьёт обеими. От его фрака летят клочья.