Бегущий по лезвию бритвы
Шрифт:
— Прошу прощения,— пробормотал Арни Котт.
— Ничего себе, так можно и напугать, Арни,— Поднявшись с дивана, она оттолкнула большую, темную, дурно пахнущую массу, облепившую ее.— Твое чувство юмора...
Он оборачивается и видит, как она срывает с себя последний лоскут одежды. Он откладывает кассету и приближается к ней, протягивая руки.
— Сделай это,— просит она, и оба опускаются на пол. Он быстро сдирает с себя одежду. Слившись в объятиях, они укатываются в темноту под плиту и замирают там в пыли и выделениях собственных тел, тяжело дыша.— Еше,— требует она и впивается ногтями в его тело.
— Случайная ошибка,— замечает
Из-за плиты появляются чьи-то глаза, кто-то наблюдает за ними. Оно забросило клей, ножницы и журналы для того, чтобы злорадно упиваться каждым их телодвижением.
— Прочь,— задыхаясь, произносит она. Но оно не уходит.— Еще,— просит она, и оно заливается смехом. Чем тяжелее обрушивается на нее сокрушительный груз, тем громче становится смех.
— Гадлай меня еще,— повторяет она,— Гадлай, гадлай, гадлай меня, влей в меня свое гадло, мне нравится твое гадло. Не останавливайся. Гадл-гадл-гадл-гадл-гадл!
Джек Болен снижался над посадочной площадкой школы, поглядывая на Манфреда и пытаясь угадать, о чем тот думает. Погруженный в себя, Манфред Стайнер невидящим взглядом смотрел вниз, и черты его лица были искажены в такой отвратительной гримасе, что Джек тут же отвернулся.
«Какое мне дело до этого ребенка? Дорин права: выше головы не прыгнешь, а в результате постоянного присутствия Манфреда начали просыпаться шизоидные аспекты моей собственной личности».
И все же он не знал, как ему вырваться, почему-то у него было ощущение, что уже слишком поздно, словно время свернулось и навеки сковало его с этим несчастным немым существом, которое снова и снова ворошило и всматривалось в порожденный им мир.
Каким-то образом он впитал в себя мировоззрение Манфреда, и теперь оно исподволь разлагало его психику.
«Надо дождаться вечера, надо как-то дотянуть до встречи с Арни Коттом. Потом я смогу все бросить и вернуться в собственный мир, в собственное пространство и больше никогда не видеть Манфреда Стайнера. Арни, ради бога, спаси меня»,— повторял он.
— Вот мы и прибыли.— Вертолет замер, коснувшись поверхности крыши, лопасти остановились.
Манфред тут же с нетерпением бросился к дверце.
«Значит, тебе хочется здесь осмотреться,— отметил про себя Джек,— Интересно, почему?» Он подошел к дверце и открыл ее; Манфред, не мешкая,, выпрыгнул на крышу и побежал к уходящему вниз скату, словно знал дорогу наизусть.
Когда Джек вылез из вертолета, мальчик уже исчез из виду. Джек поспешил за ним к спуску и окунулся в школьную атмосферу.
«Дорин Андертон и Арни Котт,— говорил себе Джек,— два самых близких мне человека, которые значат для меня больше всего, благодаря которым я сохраняю связь с самой жизнью — и именно в эти отношения сумел внедриться Манфред: он разрушил самые важные для меня связи. Что же осталось? Оторванный от них, я автоматически потерял и все остальное — своего сына, жену, отца, мистера И. Я знаю, что меня ждет, если я шаг за шагом буду отступать перед этим ребенком. Теперь я понимаю, что такое психоз: полное отчуждение от объектов внешнего мира, особенно от значимых — от тепла живых людей. А что приходит взамен? Постоянная сосредоточенность на собственном сумеречном состоянии, на возникающих внутри флуктуациях, влияющих только на внутренний мир. Так расщепляются два мира, внешний и внутренний, теряя взаимосвязь. Они просто расходятся в разные стороны. И я стою на пороге отчуждения.
Мощная зацикленная энергия Манфреда, стирая все вокруг себя, проникает во внешний мир и поражает его. Таким ребенок был с самого начала, являя собой высшую точку развития шизоидного процесса.
— Манфред, подожди,— позвал Джек, медленно спускаясь за мальчиком в недра здания Общественной Школы.
Сильвия Болен, потягивая кофе, сидела на кухне Джун Хинесси и делилась с ней своими проблемами.
— А самое ужасное,— рассказывала она про Эрну Стайнер и ее детей,— как ни закрывай глаза, они вульгарны. Жаль, что приходится об этом говорить, но в последнее время мне так часто пришлось с ними общаться, что скрывать правду я просто не могу: я каждый день наталкиваюсь на их дурное воспитание.
Джун Хинесси в белых шортах и открытом лифчике шлепала босиком то туда, то сюда, поливая из стеклянного кувшина комнатные растения.
— И мальчик у них действительно странный. Он хуже всех, не правда ли?
— И он все время у нас, дни напролет,— передернув плечами, сообщила Сильвия.— Ты же знаешь, Джек занимается с ним, пытаясь вернуть в общество. Что до меня, так я бы таких уродов просто уничтожала; в конечном итоге, позволять им жить даже негуманно, ложное милосердие и по отношению к ним, и по отношению к нам. Мальчик будет нуждаться в уходе всю свою жизнь, он никогда не сможет покинуть лечебное заведение..
— Я хочу рассказать тебе, что сделал недавно Тони,— возвращаясь на кухню с пустым кувшином, перебила подруга. Тони был ее нынешним любовником, их связь длилась уже полгода, и Джун держала всех соседок, а особенно Сильвию, в курсе событий.— Мы обедали вместе в Женеве, во французском ресторане, ели улиток. Улиток подают прямо в ракушках, выковыриваешь их оттуда огромными вилками чуть ли не в фут длиной. Естественно, большинство продуктов там с черного рынка. Во всех таких ресторанах деликатесы исключительно с черного рынка. Я этого не знала, пока Тони не сводил меня туда.
— Улитки,—с отвращением вымолвила Сильвия, тут же начав размышлять, какие великолепные блюда заказала бы она, будь у нее любовник, приглашающий в рестораны.
Интересно, что чувствуешь, заводя любовную связь? Дело, конечно, непростое, но стоящее, если удается все скрыть от мужа. Вся сложность в Дэвиде. Впрочем, и Джек сейчас в основном работал дома, да еще свекор. К тому же она никогда не смогла бы принимать его, любовника, у себя дома из-за Эрны Стайнер — толстая мешковатая фрау тут же сообразит, в чем дело, и из истинно прусского чувства долга поставит об этом в известность Джека. С другой стороны, разве риск не являлся обязательной составной частью такой связи? Разве он не добавляет особой... прелести, что ли?
— А что сделает твой муж, если узнает? — спросила Сильвия.— Разрежет тебя на мелкие кусочки? Джек бы не преминул.
— У Майка у самого было несколько любовных интрижек. Конечно, он рассердится и может на недельку отправиться к одной из своих подружек, бросив меня с детьми. Но он переживет.
«Интересно, а были ли у Джека романы? — вдруг подумала Сильвия.— Маловероятно. Интересно, а что я буду делать, если выяснится, что были? Сможет ли это разрушить наш брак? Да. Я тут же обращусь к адвокату. Или не обращусь? — тут же усомнилась она.— Заранее ничего нельзя сказать...»