Бегущий по лезвию бритвы
Шрифт:
Глаза у нее заволакиваются дымкой и становятся мутными, а из одного высовывается волосатое щупальце мохнатого насекомого, пытающегося выбраться наружу. Его крохотные глазки краснеют в пустой глазнице незрячего глаза и снова скрываются в глубине. Насекомое начинает возиться внутри, и глаз женщины вспучивается. На мгновение оно снова высовывается из ее зрачка и озирается, не в силах понять, что происходит вокруг,— оно еще не научилось пользоваться разлагающимся механизмом, внутри которого обитает.
Груди ее, как перезревшие дождевики, выбросили клубы
Мертвый рот подергивался, пока из глубины, с самого дна трубочки, шедшей через ее горло, не просипело: «Ты не успел». После чего голова полностью отвалилась, оставив вместо себя белый заостренный конец выступающего позвоночника.
Джек отпустил ее, и она осела грудой плоских, почти прозрачных колец, словно высохшая змеиная кожа; он посмотрел на них и стряхнул с себя. И тут же, к собственному изумлению, услышал, как из кухни доносится ее голос.
— Пожалуй, я пойду домой, Арни. Я не могу долго выносить Манфреда: он все время движется, мелькает, ни секунды не посидит спокойно,— Обернувшись, Джек увидел, что она стоит там, совсем рядом с Арни, и целует его в ухо,— Спокойной ночи, милый.
— Я как-то читал о ребенке, который думал, что он — машина,—произнес Арни, и тут дверь захлопнулась — больше Джек не слышал и не видел их.
«Я действительно пьян,— решил он, потерев лоб.— Что со мной? Сознание расщепляется...»
Он закрыл глаза, пытаясь собраться с силами. На ковре, рядом с диваном, Манфред Стайнер вырезал из журнала картинку, чему-то улыбаясь. Бумага шуршала, и этот звук еще больше отвлекал Джека, мешая ему сосредоточиться.
Из кухни доносилось тяжелое дыхание и натужные стоны. Что они там делают? Втроем, она, Арни и его ручной бликмен... Стоны стали реже и наконец совсем затихли. Опять наступила полная тишина.
«Как я хочу домой,— с отчаянием подумал Джек,— Как хочу выбраться отсюда!» Его тошнило, он был так слаб, что не мог подняться, и так и остался сидеть на диване.
«Гадл-гадл-гадл,— звучало у него в голове,— я — гадл-гадл-гадл».
«Прекрати»,— скомандовал он.
«Гадл-гадл-гадл-гадл»,— ответило ему.
Со стен осыпалась пыль. Стены комнаты трещали от ветхости, разлагаясь у него на глазах. «Гадл-гадл-гадл»,— звучала комната. «Гадло здесь, он гадл-гадл тебя, и ты станешь гадостью».
Неуверенно поднявшись на ноги, Джек с трудом добрался до магнитофона Арни, достал кассету и после нескольких неудачных попыток все-таки умудрился ее поставить.
Дверь на кухню с шумом раскрылась, и кто-то вперился в него взглядом.
«Надо удирать отсюда,—повторил про себя Джек.—Надо сопротивляться, надо вырваться, иначе мне конец. Оно пожирает меня».
Он судорожно рванул регулятор звука, и музыка, взвыв, оглушила его, затопила комнату, обрушившись на стены, мебель — всех и вся.
Дверь на кухню сорвалась с петель и упала плашмя. Что-то поспешно выбежало из кухни, встревоженное ревом. Оно пробралось
И ему стало лучше. Слава тебе господи, он в своем уме.
Высадив отца у офиса подставной компании, Джек Болен вместе с Манфредом отправился в Льюистаун к Дорин Андер-тон.
— Что с тобой, Джек? — открыв дверь и глянув на него, спросила она.
Джек с Манфредом вошли внутрь.
— Сегодня вечером случится несчастье,— ответил Джек.
— Ты уверен? — Она расположилась напротив него.— А ты обязательно должен быть? Хотя, кажется, обязательно. Может, ты ошибаешься?
— Манфред рассказал мне,— ответил Джек,— Он видел.
— Не бойся,— нежно промолвила Дорин.
— Но я уже боюсь, — заметил он.
— А что будет такого плохого?
— Не знаю. Этого Манфред не может мне рассказать.
— Но...— Она взмахнула рукой,— Тебе же удалось установить с ним контакт, это же замечательно. Именно этого Арни и хотел.
— Надеюсь, ты будешь у него,— продолжил Джек.
— Да, буду. Хотя от меня мало что зависит. Что для него значит мое мнение? Но я уверена, Арни будет доволен; думаю, ты тревожишься без всяких причин.
— Это конец,— произнес Джек,— между мной и Арни. Я знаю, что это произойдет сегодня вечером, но не знаю почему.— Он почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота.— Более того, мне кажется, что Манфреду не просто известно будущее, он в каком-то смысле сам его организует, он способен заставить его реализоваться в наихудшем виде, потому что это представляется ему естественным — именно так он воспринимает действительность. Выходит, когда мы находимся рядом с ним, мы погружаемся в пучину его реальности. Она захлестывает нас, подменяя наш привычный взгляд на вещи, и последовательность событий, усвоенная нами, каким-то образом нарушается и замещается другими событиями. Для меня совершенно не свойственно такое отношение к будущему; со мной раньше никогда такого не было.
Он умолк.
— Ты проводишь с ним слишком много времени. Ты и так склонен...—Дорин замялась,—к нестабильности. Это у вас общее. Предполагалось, что ты вернешь его в наш мир, научишь соразделять реальность нашего общества... а вместо этого он затянул тебя в свой? Я не верю во все эти предвидения — по-моему, это была ошибка с самого начала. Лучше тебе все бросить и расстаться с мальчиком.— Она взглянула на Манфреда; тот стоял у окна, высунувшись на улицу.— Если ты больше ничего не можешь с ним сделать.
— Слишком поздно,— ответил Джек.
— Ты не психотерапевт и не врач,— продолжила Дорин,— Это обязанность Мильтона Глоба изо дня в день иметь дело с аутичными и шизоидными личностями, а ты... ты всего лишь мастер, впутанный в это по безумному капризу Арни. Ты случайно оказался рядом, чиня диктофон, и тебя вовлекли. Джек, нельзя быть таким податливым. Ты позволяешь случаю управлять своей жизнью... И эта пассивность, боже праведный, неужели ты не понимаешь, о чем она говорит?
— Думаю, понимаю,— помолчав, ответил он.