Бегущий по лезвию бритвы
Шрифт:
— Возможно, у него нет выбора,— предположил Джек.— Гадл,— вспомнил он,— может, это означает время? Ту силу, которая выражает для него разрушение, тлен, упадок и, наконец, смерть? Силу, действующую везде и во всем во Вселенной.
И больше он ничего не видит?
«Если так, то неудивительно, что он страдает аутизмом,— подумал Джек,— неудивительно, что он не может общаться с нами. Такое выборочное восприятие лишает его полноты ощущения времени. Потому что время приносит и новое, оно содержит в себе процессы созревания и роста. А Манфред, вероятно, не воспринимает
Может, его болезнь вызвана именно подобным видением? Или он видит это из-за того, что болен? Наверное, бессмысленный вопрос — по крайней мере вопрос, лишенный ответа. Таково видение реальности Манфредом, и с нашей точки зрения он безнадежно болен; он не воспринимает реальность, известную нам. И видит он самую ужасную ее часть, самый отвратительный аспект действительности.
А еще говорят, что душевная болезнь является бегством!» — вспомнил Джек и вздрогнул. Ничего себе бегство — в сужающуюся, сжимающуюся жизнь, постепенно превращающуюся в мрачную гробницу, куда ничто не проникает и где ничего не происходит — иными словами, в пространство тотальной смерти.
«Бедный несчастный ребенок. И как у него хватает сил жить изо дня в день в такой действительности?»
Джек мрачно вернулся к управлению вертолетом. Лео смотрел в иллюминатор, разглядывая пустыню. Манфред с испуганным, напряженным выражением лица продолжал рисовать.
«Гадл-гадл»,— звучало вокруг. Он зажал уши, но звуки поползли в него через нос. Он рассмотрел это место: здесь он состарился. Его выбросили прочь; гадло, наваленное кучами, закрывало его до пояса, гадло пронизывало воздух.
— Как тебя зовут?
— Манфред Стайнер.
— Возраст?
— Восемьдесят три.
— Вакцинирован против ветряной оспы?
— Да.
— Страдаешь венерическими заболеваниями?
— Легкий триппер, и все.
— Лечение в венерическом отделении.
— Сэр, мои зубы. Они в мешке вместе с глазами.
— Ах, твои глаза, да. Отдайте ему глаза и зубы, перед тем как везти в отделение. А как насчет ушей, Стайнер?
— Они при мне, сэр. Спасибо, сэр.
Его руки примотали бинтами к перекладинам кровати, потому что он пытался вытащить катетер. Он лежал лицом к окну и смотрел сквозь грязное треснувшее стекло.
За окном виднелся жук на длинных ножках. Жук что-то ел, потом что-то обрушилось на него и раздавило, и он так и застрял раздавленный, впившись зубами в то, что намеревался съесть. Потом его мертвые зубы вытекли изо рта и поползли в разные стороны.
Он лежал там сто двадцать три года, пока наконец его искусственная печень не отказала, тогда он лишился сознания и умер. К этому времени ему уже ампутировали руки и ноги до самых тазовых костей, потому что они начали разлагаться.
Все равно он ими не пользовался. А лишившись рук, он уже не пытался выдернуть катетер, и им это нравилось.
«Я долго пробыл здесь. Может, вы мне принесете транзистор, чтобы я поймал утреннюю программу дружища Фреда; я люблю слушать музыку, они часто исполняют старые популярные'песни.
У меня от чего-то аллергия. Может,
Два дня он лежал на полу в большой луже, а потом хозяйка вызвала грузовик, чтобы перевезти его сюда. Он храпел всю дорогу и проснулся от собственного храпа. Когда его попытались напоить грейпфрутовым соком, он мог пользоваться только одной рукой, другая так и осталась навсегда неподвижной. Как бы ему хотелось снова вернуться к своим кожаным ремням: делать их было интересно, и они занимали большую часть времени. Иногда он продавал их людям, приезжавшим на выходные.
— Ты знаешь, кто я, Манфред?
— Нет.
— Я — Арни Котт. Почему ты никогда не смеешься, не улыбаешься, Манфред? Неужели тебе не хочется побегать, поиграть?
Гадло стекало из обоих глаз мистера Котта.
— Вероятно, нет, Арни, но дело сейчас не в этом.
— Что ты видишь, Манфред? Впусти нас в свой мир. Все эти люди, они будут там жить, да, Манфред? Ты видишь там множество людей?
Он закрыл лицо руками, и гадло прекратилось.
— Я не понимаю, почему этот ребенок никогда не смеется.
Гадл, гадл.
Глава 10
Внутри оболочки мистера Котта скрывались мертвые кости, влажные и блестящие. Череп разевал свою пасть и поглощал овощи, превращавшиеся внутри в гниль. Он видел, как внутри мистера Котта кишмя кишела гадкая жизнь. А внешняя оболочка тем временем изрекала:
— Люблю Моцарта. Я поставлю эту запись,— На коробке было написано: «Сороковая симфония соль минор. Ор. 550». Мистер Котт повертел ручки усилителя.—Дирижирует Бруно Вальтер,— сообщил он своим гостям.— Большой раритет эпохи золотого века звукозаписи.
Из динамиков вырвались отвратительные крики и скрежет, словно трупы сотрясались в конвульсиях. Мистер Котт выключил пленку.
— Прошу прощения,— пробормотал он. Это было старое закодированное послание не то от Рокингхэма, не то от Скотта Темпла, ненароком попавшее в фонотеку.
— Ничего себе,— заметила Дорин Андертон, потягивая свой напиток.— Так можно и напугать, Арни. Твое чувство юмора...
— Случайная ошибка,— раздраженно огрызнулся Арни, роясь в поисках нужной записи. «А ну его к черту!» — наконец отчаялся он,— Послушай, Джек, мне очень жаль, что я заставил тебя приехать сейчас, когда у тебя в гостях отец, но я спешу. Покажи, чего ты добился со Стайнером, хорошо? — От нетерпения он даже начал заикаться.
Но Джек Болен не слышал его — он что-то говорил Дорин, сидя рядом с ней на диване.
— У нас кончилось спиртное,— сообщил Джек, опуская на столик свой стакан.
— Ради бога, Джек, я хочу знать, чего ты добился! — воскликнул Арни.— Ты мне можешь что-нибудь показать? Вы так и собираетесь сидеть там вдвоем и шептаться? Меня это не устраивает.— Неуверенными шагами он двинулся на кухню, где, сидя на высокой табуретке, Гелиогабал с тупым видом читал журнал.— Налей мне стакан теплой воды с содой. Что-то мне нехорошо,—попросил Арни.