Белая Русь(Роман)
Шрифт:
В это время раскрылись ворота. Две сотни конников, проскочив их, вышли в поле, огибая стороной Радзивиллову пехоту. Тот же час гусары сверкнули саблями и, пришпорив коней, пошли в бой.
Прикусывая до крови губы, Алексашка смотрел, как мчались кони, выбрасывая из-под копыт снег. Вот гусары пригнулись к гривам, выставив вперед стальные полоски. Расстояние между конницей стремительно сокращалось. Когда оставались считанные сажени, ратники повернули коней и, стегая их плетями, начали отходить в сторону, к реке. Гусары устремились за отступающими. Алексашке казалось, что еще немного, и гусары настигнут
Доскакав до яра, Алексашка пустил коня берегом. Не отставая, шли сотни. Гусары, чтоб отсечь дорогу к отходу, влетели на яр. И сразу же кони забились в крутом снегу.
— Заходи-и! — послышались голоса.
Кони послушно пошли по логу и, повернув к яру, налетели на гусар. Началась сеча. Алексашка сошелся с дюжим гусаром в круглом железном шлеме. Свисающая со шлема кольчужка прикрывала шею, почти все лицо и заходила за подбородок. Он рубил яростно, тяжело, и Алексашка едва поспевал подставлять саблю. Цокала и скрежетала сталь. Гусар наседал, и казалось, еще немного — засыплет ударами и одолеет. Мороз прошелся по спине Алексашки. И в этот момент, будто молния, сверкнула сбоку сабля. Гусар запрокинул голову. И конь, поднявшись на дыбы, сбросил в снег порубленного седока. Алексашка только успел заметить широкую спину рябого сотника.
Схватка была недолгой. Застрявшие в снегу гусары отбивались цепко и устилали снег трупами. Выскакивая в лог, они уходили вдоль Днепра к Луполовской слободе, к лесу. Взметая снежную пыль, с яра выбирался гусар на вороном коне. В руках его мелькало древко, на котором мотлялся бунчук. Увидев Петьку Косого, Алексашка закричал, показав саблей:
— Перенимай!..
Петька Косой был сбоку гусара и ближе к нему. Он задергал повод, ударил ножнами коня и поскакал наперерез. Гусар разгадал мчащихся к нему конников и; пришпорив коня, попытался вырваться в поле. Но расстояние между ним и Алексашкой сокращалось. Гусар знал, что не за его головой устроили погоню два москаля. И когда увидал, что может быть порублен — бросил бунчук в сторону. Алексашка тут же сдержал коня. Соскочив с седла, поднял зарывшееся в снег древко.
Только теперь до Алексашки долетели выстрелы мушкетов, которые гремели на валу. Там еще шел бой — воевода отбивал натиск пехоты. Мушкетеры уже не пытались пробиться к воротам, но и не отходили от вала, засыпая пулями ратников. Но когда увидели, что гусары поспешно отступают к лесу, стали тоже отходить, подбирая раненых. Словно в знак мести и бессильной злобы, ударили кулеврины. Ядра летели через вал и падали в посаде, разметая снег и мерзлую землю.
Алексашка сел на усталого коня и направился к воротам, возле которых толпились ратники. За валом увидел воеводу и Поклонского. Тот поджал губы.
— Что, бунчук захватил?..
— Захватил, пане полковник! — радостно ответил Алексашка и все же ощутил лед в голосе Поклонского. Мимо воли протянул бунчук воеводе.
— Славный воин! — воскликнул Воейков, принимая бунчук. Осмотрев гладко оструганное древко и заделанный шелковыми нитками хвост, остался доволен. — Не гетманский, а сына его, Богуслава Радзивилла. Добре!.. Пусть привыкает отрок… Еще не раз придется битому бежать… — Воейков отдал бунчук Алексашке. — Принесешь в хату.
Алексашка ходил с бунчуком у вала,
Весть о том, что в бою захвачен бунчук Богуслава Радзивилла, мгновенно облетела весь город. И как-то сразу померкла молва о неустрашимости войска гетмана Радзивилла. Больше того, пехота, вооруженная новыми голландскими и немецкими мушкетами, не смогла подойти к валу. Из хаты в хату передавали подробности, как заставили полк гусар принять бой в глубоком снегу, из которого две роты не выбрались.
Когда начало смеркаться, Радзивиллово войско отошло на версту — гетман побаивался вылазок, которым научили его казаки. Но и воевода не уводил ратников от вала. Разбрелся люд по ближним хатам, пристроился на ночлег. Алексашка нашел хату, в которой остановился Воейков. Вошел в сени и стал в нерешительности, приставив бунчук к стене. В хате был говор, и Алексашка узнал голос Поклонского:
— Посольский приказ государево слово не блюдет. Царь обещал наделить землей шановных людей. Из семнадцати имен только шесть получили.
— Отписал бы государю, — говорил Воейков. — На Приказ обиды таить нечего. В Приказе теперь дел невпроворот. Сам знаешь.
— Знаю. Забыть дьяки не могли. Подавал челобитную, чтоб дозволил мне государь своей волей изменников карать. Снова молчат думные. Царского жалованья за службу не шлют…
— Оставь, пан! Неужто обеднел, что жить нет мочи?
— Не криви душой, воевода. И ты деньгу ждешь.
— Жду. А роптать не буду. Даст бог, одержим победу над ворогом — государь наградит и деньгой и угодьями.
— Может, будет по-твоему. Не знаю. Вижу только, что чернь бушует. Пока одержим победу — попалят маентки. Чернь на короля роптала. Ждала, дождаться не могла, чтоб под государеву руку попасть. Дождалась. А грабит и жжет по-прежнему.
— Ты вновь свое, — устало сказал воевода.
В хате стало тихо. Алексашка решил, что самый момент войти. Приоткрыл дверь. Поклонский обернулся.
— Дозволь, пане.
— Чего тебе?!
— Пан воевода велел бунчук принести…
— Пошел к черту с бунчуком! — разозлился Поклонский.
— Давай его сюда! — попросил Воейков.
Алексашка приставил бунчук к ушаку и поспешно прикрыл дверь. Шел Алексашка и думал: корыстен Поклонский, как татарский хан. От корысти добра не ждать.
Петька Косой обрадовался приходу Алексашки.
— Что сказал воевода?
— Что говорить ему? Взял бунчук, и на том весь разговор. Да пришел я не вовремя: лаялся с Поклонским.
— Лаялся? — испугался Петька. — Чего лаялся?
— Почем я знаю? — Алексашке не хотелось рассказывать об услышанном. — Поклонский загадал на зорьке быть на конях. Вылазку задумал.
Петька Косой отломал преснак, приложил к нему кусок вареной говядины и протянул Алексашке. Поев, оба растянулись на соломе, прижавшись друг к другу.
На рассвете поднял хозяин избы.
— Вставайте! В рог трубят.
Поднялись, позевывая. Седлая коня, Алексашка ворчал:
— Какая вылазка в темени? Ни своих, ни чужих не видать.