Белая ворона

Лазарис Владимир

Домет последовал ее примеру.

— За встречу!

К ним подошла Кэти.

— Простите, Глэдис, я хочу познакомить господина Домета с другом нашей семьи.

— Вы отнимаете у меня интересного собеседника, Кэти! — шутливо возмутилась Глэдис.

— Он скоро к вам вернется, — пообещала Кэти и подвела Домета к мужчине с высоким лбом.

— Прошу любить и жаловать, — сказала она. — Азиз Домет. Халил Сакакини.

У Сакакини была репутация гуманиста и непререкаемого авторитета в общине арабов-христиан.

—

Очень приятно, — Домет поклонился.

— И мне тоже, — сказал Сакакини. — Я хорошо знал вашего отца. Очень уважаемый был человек,

— Мне лестно это слышать.

— Какое-то время мы с ним учительствовали в одной школе. Я много лет пользуюсь его превосходным арабско-немецким словарем. А теперь и мои дочки им пользуются.

— Они учат немецкий?

— Да. В Немецкой школе. Как там все изменилось! Просто сердце радуется. Каждое утро дети выстраиваются на школьном дворе, поднимают немецкий флаг и поют немецкий гимн. К сожалению, моих дочек не приняли в «Гитлерюгенд»: туда принимают только немцев, но я их успокоил тем, что скоро и у нас появится такое же движение.

— Да, немцы, как всегда, всех опережают, — сказал Домет, а про себя подумал: «Вот и наша интеллигенция начинает понимать, что Гитлер — не зверь, а борец за дело своего народа».

— Вы похожи на отца. Он вами по праву гордился бы. Ваша газета — дело нужное, — продолжал Сакакини. — Она преследует не сиюминутные цели, а воспитывает будущие поколения. Мы, арабы, по сути дела, не знаем евреев. А ваши переводы материалов из «Штюрмер», и особенно карикатуры на евреев, открывают нам глаза: мы всегда боялись евреев, думали — они страшные, правят миром, а они, оказывается, жалкие и смешные, их нечего бояться. Если у них и есть ружье, то без патронов.

— Ваш афоризм рожден для моей газеты, — усмехнулся Домет.

— Дарю его вам, — Сакакини похлопал Домета по плечу. — Вы взяли правильный курс. Чем лучше у арабов отношения с Германией, тем больше пользы нашему народу. Сильная Германия подорвет основы Британской империи, ослабит ее позиции в Палестине, а теперь…

— А теперь, — раздался рядом мелодичный голос Кэти, — позвольте мне похитить господина Домета.

— О чем вы так оживленно беседовали с этим господином? — спросила жена вице-консула, когда Домет снова сел рядом с ней на диван.

— Конечно же о дамах, — лукаво посмотрел на нее Домет.

— Глэдис, куда ты подевалась? Нам пора домой, — подошедший господин в смокинге смотрел на Домета, не замечая его.

— Милый, хочу тебе представить господина Домета, известного арабского драматурга. А это — мой муж, Роди. То есть Роджер Спенсер Прайс-младший.

В руках у Домета осталась визитная карточка вице-консула.

Подняв голову, Домет увидел знакомое лицо, напоминавшее грушу.

«Этого английского капитана я уже раньше встречал. Но где? Да это же Перкинс! Секретарь наместника! Он тогда вернул мне „Йосефа Трумпельдора“.

Только Перкинса мне не хватало! Может, не узнает?»

— Кого я вижу! Господин Домет! Сколько лет, сколько зим! Помнится, вы хотели посвятить наместнику свою пьесу, но он не разрешил.

У Домета запершило в горле. Он тупо смотрел на Перкинса и никак не мог придумать, как бы улизнуть. А Перкинс не унимался.

— Если не ошибаюсь, еврейская пресса отозвалась с большим энтузиазмом о вашей пьесе, не так ли?

Домет раскрыл было рот, и в этот момент Перкинса кто-то окликнул.

— Простите, — извинился Перкинс и отошел.

Домет облегченно вздохнул и поспешил затеряться среди гостей.

— Вы не скучаете? — спросила неизвестно откуда появившаяся Кэти. — Хочу познакомить вас с очень достойным человеком. Журналист из лондонской «Таймс».

Кэти подвела Домета к мужчине лет пятидесяти с небольшим брюшком.

— Джеймс Крайтон. Азиз Домет, наш известный писатель.

— Очень приятно, — сказал Крайтон.

— Господин Домет пишет пьесы, — продолжала Кэти.

— Писал. Сейчас я ничего не пишу, — поправил Домет.

— Вас можно понять, господин Домет, — сказал Крайтон, неверно истолковав слова Домета. — Как писать в такой напряженной обстановке, когда арабский бунт может привести к роковым последствиям.

— Вы правы, господин Крайтон, в том, что бунт арабский, но спровоцировали его евреи.

Это было сказано тем вежливым тоном, который подчеркивает уверенность говорящего в его правоте.

Глаза у Крайтона стали злыми.

— Прошу прощения, — сказал Крайтон точно таким же тоном, — о какой провокации вы говорите, господин Домет? Возможно, меня ввели в заблуждение, но, насколько мне известно, нынешнее восстание началось с того, что арабы убили евреев. Да и прошлые беспорядки тоже с этого начались.

— Под провокацией я подразумеваю не тот или иной инцидент, а политику сионистов, направленную на вытеснение арабов из Палестины, как и политику мандатных властей, которые поощряют сионистов.

— Что касается мандатных властей, то какую бы политику они ни проводили, она обречена на провал, потому что и евреи, и арабы всегда будут ею недовольны. Всем не угодишь. Вот, спросим у этой милой дамы, прав ли я. Элен, — Крайтон коснулся плеча стоявшей к ним спиной загорелой брюнетки.

Брюнетка обернулась.

— Познакомьтесь, дорогая. Драматург Азиз Домет. Элен Мэтьюз из «Чикаго трибюн». Элен, вы довольны политикой мандатных властей в Палестине?

— Конечно нет, — решительно ответила та. — Торчу в этой дыре уже целый месяц, и за все это время ни одного нового голливудского фильма, не с кем поиграть в теннис да еще из города в город приходится ездить в броневике, как на войне;

— А тут и есть война, миссис Мэтьюз, — сказал Домет.

— Мисс, — поправила его Элен.

— Простите.