Белая ворона
Шрифт:
— Так точно, герр майор.
— А у вас хороший нюх на врагов рейха.
12
Лина совсем исчезла. И к телефону не подходит. Домет поехал к ней домой. Долго звонил в дверь, потом стучал, пока из соседней квартиры не высунулась женская голова в бигуди.
— Ищете эту еврейку?
— Мне нужна фрейлейн Гельман.
— Нет ее. Съехала на прошлой неделе. А вы из полиции?
— Почти, — Домет бегом спустился по ступенькам.
«Где ее искать? Неужели она уехала
Но через две недели Лина позвонила. Договорились встретиться в метро. Она была бледной, напуганной. Озиралась по сторонам и шарахалась при виде полицейских. В глазах — голодный блеск. Волосы потускнели. Никаких украшений.
— Я знаю, что плохо выгляжу, — сказала она, беря Домета под руку. — У меня сейчас все плохо.
— Хотите погулять? — спросил Домет, постеснявшись спросить, хочет ли она зайти куда-нибудь перекусить.
— Если можно, сначала поесть, — сказала Лина дрогнувшим голосом.
Они зашли в первый попавшийся ресторан, и Домет заказал бифштекс для Лины, яичницу для себя и две кружки бочкового пива.
Лина набросилась на бифштекс, как будто она из голодного края. Отрезала большой кусок булки, налегла на гарнир, ела жадно, не заботясь о хороших манерах и не глядя на Домета. Домет тоже старался не смотреть на нее, ковыряя вилкой яичницу, но взгляд его невольно возвращался к Лине. Сколько же времени она не ела?
Наконец Лина съела все, что было на тарелке, взяла ломтик хлеба и начала подбирать им соус. Потом долго пила пиво и попросила Домета купить ей сигареты.
Закурив, она погладила руку Домета.
— Спасибо, Азиз. Как у вас дела?
— Прежде я хочу спросить, как дела у вас. Вы сказали, плохо. Что плохо?
— Все, — Лина блаженно затянулась сигаретой. — Сменила квартиру, когда мне на двери нарисовали шестиконечную звезду, нашла какую-то конуру на окраине, но и оттуда хозяин грозится выгнать, если послезавтра не заплачу. Денег нет: какие могут быть заказы у еврейки! По улицам боюсь ходить, чтобы не попасть в облаву.
— Дайте мне ваш адрес и телефон, — попросил Домет, — чтобы в следующий раз я не искал вас по всему городу.
— Что делать? Я не умею справляться с бытовыми трудностями. Нанять грузчиков для меня было сплошным мучением.
— А что же Ассад…
— Опять вы о нем! Пожалуйста, прошу вас, Азиз, не спрашивайте о нем. Как мне вам объяснить, что от него я не жду ни денег, ни помощи, ни заботы — ничего! Я готова быть для него и прачкой, и кухаркой. Он позволяет мне любить себя, а мне большего и не надо.
— Но, Лина, он же вас…
— Не любит. Но я его люблю.
Оба замолчали.
— Лина, почему Ассад-бей перешел в ислам?
— Об этом мы с ним никогда не говорили. Впрочем, как-то раз он сказал, что ислам намного терпимее христианства.
— Терпимее к чему, к кому?
— Не знаю. Надо полагать, к евреям.
— А где он сейчас?
— Не знаю, — ответила Лина и расстегнула пальто. — Мне стало жарко. Давайте погуляем.
— Ваш телефон, — напомнил Домет, протягивая ей авторучку, — и адрес.
Лина взяла салфетку и написала две строчки. Домет расплатился, и они вышли.
На улице было пасмурно. Дворники сгребали с тротуаров сухие листья. В центре огороженного кованой решеткой сквера стоял бюст Шиллера, загаженный голубями. Все скамейки были заняты, кроме одной, на которой черной краской было написано «Только для евреев». Лина села и посмотрела на Домета.
— Так и будете стоять или сядете?
Секунда колебания, и Домет сел. Он почувствовал себя, как на горячей сковороде. Он еще надеялся, что они с Линой заслонили гнусную надпись, не заметив, что она есть и на другой стороне спинки. На них с презрением посматривали с соседних скамеек. Кто-то сказал: «Еврейские свиньи!»
«Мне конец! Меня приняли за еврея. Бежать!»
— Пойдемте в другой сквер.
— Вы меня стыдитесь, Азиз?
— Я хочу уберечь вас от унижений.
— Бесполезно. Эти надписи во всех скверах.
— Чем я могу вам помочь?
— Одолжите мне пятнадцать марок, чтобы я расплатилась с хозяином.
Домет достал из портмоне пятьдесят марок.
— У меня нет сдачи.
— Не нужно. Других купюр у меня с собой нет.
Лина взяла деньги и заплакала.
— Азиз, мне стыдно. Я не могу вас ничем отблагодарить. У меня внутри все перегорело. Как после пожара. Подходишь к своему дому и застаешь пепелище. Так и со мной.
— Переезжайте жить ко мне.
Лина молча уставилась на Домета и шмыгнула носом.
— Не могу.
— Почему?
— Потому что я люблю Левушку.
— Но я же предлагаю вам жить у меня, а не со мной.
— А вы это выдержите?
— Не знаю.
— То-то и оно.
— Вы не думали уехать?
— Думала, и не один раз. Только куда?
— Рита сказала, что некоторые вернулись в Россию.
— Ну нет! Оттуда я еле сбежала и никогда туда не вернусь.
— Тогда в Палестину.
— Ах, Азиз, вы — романтик. Я помню вашу пьесу о Трумпельдоре. Да нет, в Палестине мне делать нечего. Какая из меня сионистка! Левушка собирается в Италию.
— Почему в Италию?
— Хочет писать биографию Муссолини и говорит, что итальянцы — люди древней культуры, не то что варвары-нацисты с их клоуном во главе.
— Вы потише с такими разговорами, — испугался Домет. — Ведь повсюду — уши, а за вами следят.
— Что? За мной следят?
«Господи, кто меня тянул за язык! Не могу же я сказать, что видел дело. Что придумать?»
— Вы сами сказали, что за вами следит полиция, что вы там зарегистрированы.
— A-а, полиция, — протянула Лина. — Скоро две недели, как я там не была. Они и адреса моего не знают.