Белые Мыши на Белом Снегу
Шрифт:
– Скоро, скоро, - сказала она.
– Это будет очень красиво, честное слово. И ничего не бойся, мы же с тобой в безопасности.
Я попытался увести ее, потянул за тонкую кисть, но она вырвалась и помотала головой:
– Нет, я должна это увидеть, потому что иначе ребенок не родится. Потерпи немного, скоро все начнется и кончится.
И я стал ждать. Откуда-то возникли другие люди, все с затемненными стеклышками в руках, словно готовились к солнечному затмению. Пришел жизнерадостный Зиманский в своем неизменном светлом костюме и приволок здоровенный "телевизор", который мог работать без всякой розетки,
– Глеб, - сказал я.
– Это я украл твое письмо. Прости меня. Не хотел подводить маму, боялся, что она все еще тебя любит.
– А кто украл мое письмо у тебя?
– Глеб встал рядом со мной, щурясь на чистый горизонт.
– Кто это был? Твоя жена? Или твой друг с той стороны? Кто-то ведь сделал это, я уверен, что ты его не потерял.
Я пожал плечами:
– Теперь это неважно.
– Моя жизнь - это неважно?
– удивился Глеб.
– Получается, что и жизнь Хили - тоже неважно, раз ты привык бросаться чужими жизнями. И вот, смотри, что вышло, - он показал худой рукой куда-то вдаль.
Там неожиданно что-то зашевелилось, зазвучало, словно далекие раскаты грома, но я все еще не понимал, что это. А потом вдруг увидел вспышку, такую белую, что зрение мое на секунду перестало мне подчиняться, и я ослеп. Долгое мгновение мы все висели в этой белизне и тишине, словно в тумане, и я чувствовал, что мои кости просвечивают насквозь, и другие люди, те, со стеклышками, могут видеть их, как на рентгеновском снимке.
Что-то лопнуло, вспышка оборвалась, и вместо нее на половину неба вознесся гигантский, совершенно непредставимых размеров дымный столб в форме фантастического гриба, он рос на глазах, "шляпка" его ширилась, а ножка вдруг поползла во все стороны, сметая на своем пути деревья, товарные станции, дороги, здания - все.
Дернув Хилю за руку, я побежал прочь и поволок ее, упирающуюся, за собой, но ноги мои почти не слушались, не гнулись, не отталкивались от земли. Я оглянулся - огромный вал пыли и камней приближался к нам, но никто не двигался с места. Зиманский улыбнулся и крикнул сквозь грохот:
– Не спеши, Эрик, мы должны досмотреть тот фильм и узнать, чем все закончилось!..
"Телевизор" рядом с ним вдруг включился сам собой, и я увидел на огромном экране нечто такое страшное, неописуемое, жуткое, что сознание мое, не выдержав, оборвало сон и вышвырнуло меня на поверхность...
Оказывается - я кричал. Хиля испуганно смотрела на меня, сидя на кровати, горел ночник, начиналось утро. Этажом ниже у кого-то заработало радио, донеслись звонкие детские голоса, поющие пионерскую песню.
– Что-то приснилось?
– осторожно спросила моя жена.
– Да, кошмар...
– я провел ладонью по мокрому лбу и сел.
– Настоящий такой кошмар, с целым сюжетом.
– Что же там было?
– Ядерный взрыв.
– Ох, зря я тебя все это рассказала, - вздохнула Хиля.
– Впечатлительный ты у меня, нельзя тебе такие вещи слушать...
Что-то во мне изменилось после сна, что-то словно сдвинулось с места. Я брился, одевался, завязывал галстук и думал неотвязно вовсе не о Яне, как
Автобус, идущий в девятый район, останавливался недалеко от нашего дома, на углу возле большого моста. Я подошел к остановке и спрятался от ледяного ветра за тонкой кирпичной стенкой, поглядывая на пустую улицу. Вокруг меня были люди, в основном, служащие или школьники с коньками на перевязи - все ехали на большой каток, которым славилась "девятка". Дети приплясывали на месте от мороза, взрослые бродили туда-сюда, выпуская в солнечный воздух целые облака пара.
Я вспомнил недавнюю позднюю осень и свои служебные утра на этой же самой остановке. В ноябре все иначе, чем в конце декабря. Автобуса ждут спокойно, без напряжения, дыша дымом костров и неторопливо переговариваясь. В эти неустойчивые дни между осенью и зимой не хочется никуда спешить, потому что их мало, этих дней, буквально несколько, а потом вдруг сменится время года, и ритм тоже сменится: все заспешат, подстегиваемые стылым ветром, засуетятся, ускорят шаг - и так будет до первой капели.
Подошел автобус, распахнул передо мной дверь, но что-то, что было сильнее меня, вдруг крикнуло: "Нет!", и я остался. Кондукторша помахала мне в окно, приглашая ехать, но я покачал головой и отошел на шаг, в спасительный кирпичный закуток, изо всех сил борясь с желанием все-таки поддаться на зов.
Над моей головой висело расписание: "Љ 2 - Девятый район, Љ 11 - Главные склады, Љ 14 - поселок "Нефтехимик", Љ 19 - Ткацкая фабрика "Заря". До прихода девятнадцатого автобуса оставалось семь минут, и я уже знал, что поеду на нем, потому что еще день невыносимого - телесного и душевного - томления, и все - я просто умру.
...Странно вновь входить в ту же реку, из которой вынырнул много лег назад. Я шел по улице своего фабричного района и не мог узнать ее, настолько она изменилась. Все тут перестроили, появился новенький, сияющий желтой штукатуркой фабричный клуб на месте старого, деревянного, вырос целый квартал пятиэтажных кирпичных домов с голубыми балкончиками, на которых сушилось разноцветное белье, пестрели современные детские площадки, светился витринами большой универмаг.
Только дом наш остался прежним, видно, время его сноса еще не подошло - во всяком случае, выглядел он еще неплохо. Я поднялся на свой этаж и четыре раза позвонил в дверь.
Открыла мне милая простенькая женщина в ситцевом платье и такого рисунка платочке, светловолосая, с круглыми румяными щеками:
– А вам кого?
Я подумал, что не помню имени дворника:
– Наверное, вашего мужа. Он дома?
– Да, сейчас дома...
– женщина отступила, давая мне пройти, и крикнула в глубину квартиры: - Ежик! К тебе пришли.
Странно, это был действительно наш дворник, почти не постаревший, и он действительно женился. Всю жизнь, сколько я его помню, он жил холостяком, и комната его была самой неухоженной и голой в квартире. Теперь все стало иначе: мебель, красивые занавески, пара репродукций на стенах, новая кровать, кресло. Изменился и сам дворник, он заметно потолстел, отпустил усы и бороду и выглядел вполне довольным жизнью.