Белые Мыши на Белом Снегу
Шрифт:
Кажется, мне никто ничего не объяснял, я сам однажды понял, что это - наша защита, наше спокойствие, а население разгоняют по домам, чтобы не мешало проходу военных. Армия - наш живой щит. Ее совсем не видно, она живет только ночью, а в светлое время город принадлежит нам, обычным людям, но с наступлением темноты здесь начинается другая, особая жизнь.
– Интересно, что будет сегодня?
– заметила Хиля, покрепче цепляясь за мой локоть.
– Ужасно люблю все эти вещи. Один раз, только никому не говори, я даже ядерный взрыв видела.
Я
– Да где же ты могла его видеть?
– На севере, - она даже не улыбнулась.
– Не веришь? А зря. Правда, видела. Я была маленькая, мы тогда жили в ста километрах от полигона, где испытывают ракеты. Папа окно в моей комнате зашторил, но я подглядела. Знаешь...
– лицо Хили сделалось мечтательным, - это как восход, очень красиво. Хотя, говорят, и очень опасно, если близко находишься. Но мы были далеко. Небо... небо разгорелось, стало светло, ну, не как днем, конечно, а как в сумерках. Дело-то было ночью, понимаешь? И вдруг я увидела нашу водонапорную башню, прямо до последнего кирпичика!.. Было чувство, будто встает солнце, такое поднялось сияние, облака все осветились... Но это продолжалось только пару секунд. Потом погасло. Папа говорит, если бы это было днем, я увидела бы грибовидное облако. Он меня застукал, когда я смотрела...
– моя жена весело засмеялась.
– Чуть по шее не надавал, так рассердился.
– А как же радиация?
– Ученые все подсчитали. У нас была совершенно безопасная зона, все-таки сто километров. К тому же, мы скоро оттуда уехали, папу отправили на повышение, в Трест. Но я помню этот взрыв!.. Эрик, до чего же было красиво!
– Глупости какие, Хиля. Опасная же штука, а ты восторгаешься. А если бы радиоактивную пыль ветром к вам принесло, что тогда? У тебя анемия в детстве была, верно? Я же помню, как ты выглядела.
– Ну да, мне специально гематоген покупали, папа доставал продукты... эти... кровеобразующие. И много мяса, там белок - это полезно. Думаешь, почему меня так кормили?
– А если ты все-таки облучилась?
Хиля встревоженно сжала пальцы и покачала головой:
– Не может быть.
– Ну, откуда малокровие у здорового ребенка из обеспеченной семьи?
На этот раз она сжалась вся:
– Думаешь, надо поговорить с врачом? Рассказать про полигон? А вдруг мне рожать запретят?..
– С чего бы?
– я попытался ее утешить, хотя заволновался сам.
– Все это давно было. Просто назначат особую диету, выпишут лекарства. Я уверен, что все будет хорошо.
Хиля чуть расслабилась:
– Да, давно... Сейчас мне двадцать один. Выходит... выходит, уже четырнадцать лет назад.
Мы вернулись домой, в тепло квартиры, и я вдруг поймал себя на том, что во время прогулки совсем забыл о Яне. Это так обрадовало меня, что я развеселился и достал из шкафа бутылку сухого яблочного вина:
– Давай отметим прибавление семейства? Буквально по чуть-чуть.
Хиля уже переоделась в клетчатое домашнее платье и сидела за
– Я все думаю о взрыве. Ты меня испугал, Эрик. Наверное, надо было заранее с врачом поговорить, теперь-то срок пошел, поздно уже.
– А ты Зиманскому об этом не рассказывала?
– неожиданно для себя спросил я.
– Рассказывала, - Хиля вздохнула.
– Точнее, он сам выпытал. Но я тогда не ждала ребенка, и мы как-то так... поболтали три минуты и перестали.
– Вот-вот, постороннему человеку рассказываешь, а мужу...
– я налил нам вино в маленькие стаканчики с нарисованными краской гвоздиками.
– Давай. За то, чтобы наша девочка родилась здоровой!..
Хиля взяла стаканчик:
– За то, чтобы вообще кто-нибудь родился.
Всю ночь на набережной было тихо, и лишь под утро, проснувшись от Хилиного стона, я услышал сквозь двойные стекла слабое фырканье автомобильных моторов и выглянул. Внизу ползла обычная колонна грузовиков с тепло одетыми солдатами, ничего особенного, никаких технических диковинок. Я обернулся от окна и увидел, что моя жена не спит: она сидела на краю постели, прижав горсточкой ладони ко рту, и покачивалась на месте, страдальчески зажмурившись.
– Хиля! Принести тебе тазик? Или воды попить?..
– Не надо, - глухо отозвалась она.
– Ничего не надо, не трогай меня.
Я зажег свет на кухне, заварил чашку кофе и выпил ее в одиночестве, прислушиваясь, как Хиля в комнате стонет и шуршит какими-то таблетками. Потом она легла и, кажется, заснула.
Утром я пришел в контору и сразу встретился взглядом с Яной. Боль и тревога внутри тут же отпустили, сменившись мягким, домашним теплом и спокойствием.
– Привет, - уютно сказала девушка, устраиваясь за своей машинкой и растирая красные от мороза щеки маленькими крепкими ладошками.
– Привет, - едва ответил я, понимая, что все-таки попался, и никакой ядерный взрыв из далекого прошлого не может сравниться с целой ядерной войной у меня внутри.
– Привет, Яна...
* * *
Я летел по коридору, еще не зная, что собираюсь сделать - задержать, убить, просто посмотреть в глаза? Мной владело бешенство - и жалость, беспомощная, человеческая, никого не выделяющая, потому что всем было одинаково плохо. Откуда силы-то взялись?
– я бежал, а перед глазами у меня стояло растерянное лицо ребенка, впервые столкнувшегося со смертью.
Я оставил Милу над телом мертвого Трубина, оставил раненого Стаса, девочку - никто из них не годился мне в помощники. И, хоть идти за чужими одному было страшно, я бежал туда, за поворот коридора, к заветной двери, за которой несколько часов назад скрылся от меня первый посторонний.
Дверца с надписью "Посторонним вход воспрещен" была, конечно же, заперта. Я и не ждал другого. За ней стояла обманчивая тишина, но я понимал, что где-то там целая человеческая толпа, застыв в ужасе, гадает, что прибудет раньше: поезд или рота солдат.