Белые Мыши на Белом Снегу

Постникова Екатерина

– Никак, - сидя за своим столом у окна, я уткнулся лицом в ладони и закрыл глаза.

– Может, не высыпаешься? Смотри, я жене твоей лекцию-то прочту!

Я слабо засмеялся:

– Да при чем тут моя жена...

Он задышал с глухим клокотаньем в широченной груди, придвинул стул, уселся рядом:

– Ну, а что? Хандра? Акклиматизация тяжело идет? Нам учет вести надо, вон сколько заявок на жилье, специалисты молодые скоро прибудут...

– Знаю, знаю, - я сидел, вращаясь в какой-то собственной вселенной, темной и узкой, как могила.
–

Я все сделаю. Мне тяжело. Плохо себя чувствую.

– А в санчасть почему не сходишь?
– удивился начальник.
– Сходи! Таблетку, может, дадут.

Я отнял руки от лица и посмотрел на него, плохо понимая, о чем он говорит.

– А работать-то все-таки надо...
– из его горла вырвался булькающий вздох.
– Ты, Эрик, постарайся... ну, пересиль себя как-нибудь. Что мне, выговор тебе объявлять? Так не хочу. Терпеть не могу наказывать.

Я заставил себя улыбнуться и вдруг подумал, что никакая санчасть и никакие таблетки не смогут выправить мое настроение, вернуть на место слетевшую с оси шестеренку у меня внутри, потому что, увы, такие вещи медицине не под силу.

Когда-то я замечал облака, рассветы, дрожащие капли на мокрых качающихся ветках, острые блики в свежих лужах, белую сказку после обильного снегопада, туман, строгую красоту зданий, мягкие изгибы асфальтовых дорог. Когда-то меня приводил в бурный восторг инверсионный след самолета в синем небе, ранние летние утра волновали кровь и заставляли ждать дня с праздничным замиранием сердца... Конечно, что-то еще осталось в душе, но немногое - я устал. Все превратилось в кинопленку, где каждый день - это кадр, и мелькание этих кадров не вызывает ничего, кроме раздражения.

Кто-то тяжело протопал ко мне от дверей, и я увидел Ремеза, несущего, как младенца, большой шуршащий сверток, от которого сразу же расплылся по комнате аппетитный аромат.

– Вы ко мне?
– я кивнул ему на стул, где только что сидел мой кабанообразный начальник.
– Прошу вас...

– Что это мы такие кислые?
– Ремез весело плюхнулся, чуть не продавив сиденье, и водрузил сверток на мой стол, локтем сдвинув бесполезные бумажки.
– Угощайся! Свежатинка, первый сорт! В районе купил по случаю, там был новогодний завоз. Тоньку порадуй, она жрать-то любит.

– Боже мой, вы что, не можете относиться к моей жене по-человечески? Что вы все "жрать", "жрать"...

– Курица - не птица!
– назидательно сказал он.
– А женщина...

– Ремез, прекратите это сейчас же. И вообще, я на службе, у меня дел еще выше крыши...

– Ладно, уймись, - он снял сверток со стола и положил на пол.
– Тоже мне, деловой какой. Я от чистого сердца - это же настоящий окорок, целый! А ты меня тут лечишь...

Я вздохнул:

– Ну, я вас слушаю.

– Это я тебя слушаю!
– Ремез широко, до ушей, улыбнулся.
– Расскажешь ты мне все-таки про этого своего друга? Что, секретная информация?

– Нет, но он просил не трепаться.

– Вот что, Эрик, - он наклонился ко мне и заговорил

полушепотом, - я к тебе хорошо отношусь, ты знаешь. И действую я в интересах государственной безопасности - это ты тоже знаешь. Тебе что важнее-то, государство или его просьба? Неужели не понимаешь, п о ч е м у он тебя об этом попросил?

Головная боль снова проклюнулась откуда-то и заставила меня сжаться.

– Понимаю, - я порылся в ящике стола и достал таблетку.

– Вот видишь!
– Ремез с готовностью налил мне воды из графина.

Запивая лекарство, я скосил на него глаза и увидел, что он заискивающе, как собачка, следит за каждым моим движением.

– Эрик, я же просто хочу знать, что он о себе рассказывал. Просто... всякая болтовня, самая обычная...

– Что мне сделать, - я поставил стакан на место, - чтобы вы, Ремез, от меня отвязались с этими вопросами? Пожаловаться на вас? Да я не умею этого, даже не знаю, к кому обращаться... Не хочу я вам о нем рассказывать.

– Да почему?
– он отстранился.

– Просто потому, что вы мне несимпатичны. Не внушаете доверия.

Он побарабанил пальцами по столу и хмыкнул:

– Угу. Все понятно. Вот теперь - все понятно. Как хочешь, Эрик. Только потом не ной, - стул ощутимо загремел, когда он встал с места. Окружающие недовольно зашикали.

– Не мешайте людям работать, - я чувствовал, как головная боль растет во мне, словно раковая опухоль.
– И окорок свой заберите, мне взяток не нужно...

Оглушительно хлопнула дверь.

Дома, наблюдая, как Тоня суетится с ужином, я лег и накрыл лоб мокрым полотенцем. Яркий свет лампы бил по глазам, а раскаленная спираль множилась десятками фотографических копий, отпечатанных на черной изнанке зрачков. Стоило сдвинуть взгляд, и появлялась новая копия - этому не было конца.

– Тоня, милая, выключи верхний свет, - я заставил себя не смотреть на лампочку.

– Ты зря поцапался с Ремезом, - сухо заметила она, поворотом выключателя погружая комнату в теплый полумрак, скрашенный зыбким светом торшера.
– Он не просто сволочь, а сволочь опасная. Неужели ты не мог сочинить что-нибудь, чтоб он отвязался? Никто ж тебя не просит предавать друга на самом деле.

– Если бы я умел сочинять, я стал бы писателем, а не бухгалтером, - я сдвинул полотенце на глаза.

Тоня вдруг подошла ко мне, шурша платьем, и села рядом, заставив кровать скрипнуть:

– А теперь жди, он тебе по полной программе нагадит, на всю жизнь запомнишь. Может, еще не поздно что-нибудь наврать?..

– Да не боюсь я этого идиота, - передо мной, в темном пространстве, еще кружились постепенно бледнеющие фотоснимки лампочки.

– Зато я боюсь! Думаешь, все так просто? Все такие хорошие, как ты? Да если бы это было так!
– в голосе моей жены прорезалась горечь.
– Теперь жди. Он, во-первых, об этой твоей... недостаточности всему поселку растрезвонит. И это еще цветочки. Как бы ему не пришло в голову кляузу написать...