Белые Мыши на Белом Снегу
Шрифт:
Наконец, я не выдержал и выговорил по слогам, выплевывая каждый из них, как кирпич:
– Ме-ня по-са-дят?
Чиновник засмеялся:
– Ну, почему же сразу - посадят? Что вы, как маленький. Потерпевший отказался от своих претензий - а у нас, как вы знаете, в этом случае уголовное дело сдается в архив. Настоящего бандита мы нашли - шило осталось на рельсах, вы говорите? С него снимут отпечатки пальцев, а Чемерина заставят сказать правду. Это все детали. Меня интересует другое - ваше душевное состояние. Сами же говорите - вас раскодировали.
–
– Неважно, - отмахнулся чиновник.
– Нужно восстановить код. Я думаю, комиссия со мной согласится: уголовным преступником вы считаться не можете. Вас надо просто подлечить и вернуть обществу, как образцового...
– Но как же?
– я почувствовал и облегчение, и новый страх.
– Ведь Мила мне сказала, что при снятии кода многие пациенты превращаются... в растения.
– Мила ваша не понимает, что говорит, - он неожиданно поднялся с места.
– Я отдам распоряжение главному врачу, можете отдыхать. И - спасибо, - передо мной оказалась его рука, протянутая для пожатия, твердая и властная, как рука монумента. Я осторожно взял ее и подержал: холодная. Мраморно-холодная ладонь.
– Мне пора, - чиновник деловито взял свое пальто и кивнул.
– Простите!
– я не знал, как его зовут, и вынужден был обращаться безлико, словно к продавцу в магазине.
– Один вопрос! Вы-то сами как считаете, кто мы на самом деле? Это важно: ответьте. Я уже три правды знаю, должна же быть и еще какая-то, последняя, потому что эти три...
– Вас не убеждают?
– он улыбнулся сухой прохладной улыбкой.
– Зачем, Эрик? Когда вас снова закодируют, правда останется всего одна - главная. А остальные - промежуточные - вы в любом случае узнаете. Все их узнают, когда остаются совсем голыми, с чистым нетронутым мозгом... Хотите, процедуру проведет эта славная женщина? Мила?
Я тупо кивнул. Он снова пожал мне руку и удалился - в какие-то недосягаемые для меня сияющие сферы. Я остался один и сидел, сжав руками голову - и в ней творилось Бог знает что. Куски воспоминаний, картины прошлого, чьи-то слова, лица, пустые зимние улицы, фонари, небо, острые звезды - все кружилось вокруг меня, ускоряясь. Мелькнул усталый, постаревший Трубин, Полина улыбнулась откуда-то детской улыбкой с ямочками на щеках, юная Хиля прошла танцующей походкой с Лаской на руках, Зиманский иронично сдвинул на лоб свои тяжелые учительские очки. Потом я увидел окно родильного дома, и в нем - мою мать, глядящую ласковыми глазами в серость февральского дня, в тупики улиц, в снежную пелену. Сквозь решетку Санитарного поселка сверкнули глаза Глеба. И - наконец, как избавление от мучений - над зубастыми от труб крышами взвился в синее небо непредставимый огненный шар, похожий на странное жидкое солнце, растекающееся по воздуху и заполняющее все - каждую крохотную щель.
Я застонал. Вошла Мила в чистом халате, с чистым выражением глаз, весело взмахнула рукой, словно дирижируя маленьким оркестром, и сказала мне:
– Это будет недолго, Эрик.
* * *
Случаются на севере дни, похожие на глухую
На улице, сплошь заваленной снегом, так, что от проезжей части осталась лишь узкая, проторенная машинами колея, нас сфотографировали на фоне низких голубых елочек и со смехом и гиканьем посадили в кабину заводского грузовика, украшенного алыми бантами. Остальные - по большей части незнакомые мне девчонки из цеха - забрались в кузов и всю обратную дорогу орали песни, дружно подпрыгивая вместе с машиной на колдобинах.
Тоня сидела тихая, прижавшись ко мне на узком пассажирском месте и глядя на приборную панель. Водитель тоже молчал, лишь изредка шепотом ругая заедающие "дворники".
– Ну, что?
– я посмотрел на Тонину макушку в белом веночке.
– Как настроение?
– Ничего, - она подняла задумчивые глаза.
– Ты уверен, что это было необходимо, Эрик?
– Опять? Мы все обсудили, я объяснил тебе свои принципы... Что тебя не устраивает? Кто-то недавно говорил, что меня любит. Отказываешься от своих слов?
Тоня покачала головой:
– Не-а. Но я себя чувствую, как будто... как будто вижу все это в кино.
– Почему? То есть, я хочу сказать, в хорошем смысле или в плохом?
– В смысле, что все это не по-настоящему.
Я достал из кармана свою социальную карточку, открыл на странице "Состав семьи" и протянул своей жене:
– Читай. Черным по белому.
– Да мало ли что тут написано!
– она досадливо отмахнулась.
– Это все равно как-то не так должно происходить... не с таким настроением...
Я вспомнил свою свадьбу с Хилей и счастье, переполнявшее меня в тот незабываемый день, но тут же поймал себя на мысли, что в одну реку нельзя войти дважды, и сказал:
– А у нас все будет хорошо.
– М-да?
– Тоня почесала под венком голову.
– Ты даже не сказал, любишь ли меня.
– Может, в другой обстановке это выясним?
– я покосился на водителя и обнял ее за плечи.
– Да как хочешь.
В поселке надрывались собаки, над дверью нашего барака развевался на ветру чистый, недавно выглаженный красный флаг. Заводской оркестр при виде грузовика заиграл чуть фальшиво какой-то торжественный марш, на улицу высыпала стайка Тониных подруг с гвоздиками в руках.
– Вот видишь, - я кивнул в окно.
– У нас с тобой праздник.
В комнате уже накрыли стол и развесили бумажные гирлянды, там царила какая-то особенная радостная суета.
– Что это будет?
– я невольно забился в угол, наблюдая, как совершенно незнакомые мне люди целуют мою жену в щеки.
– Что, что! Пьянка будет!
– раскрасневшаяся, довольная, она уже позабыла о своем недавнем настроении.
– А Ремез тут зачем?
– я разглядел у окна знакомую сверкающую лысину.