Белые Мыши на Белом Снегу
Шрифт:
Буквально через пару месяцев у них состоялась свадьба. Вот тут-то и начинается самое интересное.
Дело в том, что парень этот до армии уже встречался с какой-то девчонкой, даже успел на ней жениться, да только брак развалился - жена не написала ему за почти два года службы ни одного письма и не приехала, когда он сообщил ей о своем увечье. Семьей это не назовешь, так, ни то ни се, но опыт-то общения с женщинами у него, тем не менее, был. А тут вроде и любовь, и семья крепкая, настоящая - а ничего с женой не выходит, хоть убейся.
Побежал парень к доктору, тот его в район направил, а там только руками развели: прости, голубчик, это у тебя от радиации, ничего сделать нельзя. Живи, мол, как сможешь.
Ему
И что же? Проходит лет пять или шесть, все у них хорошо, ребенка усыновили, у которого родителей в шахте засыпало, квартиру им отдельную дали. Только и радоваться. Но тут приезжает в поселок, в командировку, молодая девчонка из большого промышленного центра. Не красавица, так, обыкновенная, а все же что-то в ней было такое, не как у всех, то ли голос, то ли какая-то особенная ужимка. И слепой - кто бы мог подумать, ведь не видит!
– вдруг обращает на нее внимание, начинает искать встреч, специально со своей собакой на пути ей попадается каждый день, чтобы поговорить. Она, конечно, в открытую не шарахается, но законы уважает, а потому разговаривает с ним, как с другом - на расстоянии.
Жена быстро все поняла, женщины эти вещи чуют. Поговорила с девчонкой, поплакала несколько дней, а тут как раз надо идти брак продлевать - и она не пошла. Отпустила его на свободу.
Он женился на своей любимой и уехал с ней в ее город.
Это была предыстория, а сама история - это то, как он вернулся. Он ведь приехал через несколько лет, зрячий уже на один глаз - какую-то операцию ему в городе сделали, пересадили сетчатку. Бывшую жену не узнал на улице, пока она с ним не заговорила, ведь, по сути, они ни разу не виделись. Попросил прощения, что так вышло, но что поделаешь - настоящая оказалась любовь, все соки из него выпила.
С ним был мальчик, не просто похожий, а - копия он. Бывшая жена, естественно, удивилась: "Как же так, ведь за шесть лет, что мы вместе прожили, ты ни разу...". Он только плечами пожал: "Сам не понимаю. Все у меня вдруг получилось, как будто не было никакой радиации". Женщина тогда, понятно, спрашивает: "Почему же ты без жены приехал?". А он вздохнул так грустно: "Мы разошлись. Ругались страшно. А сын со мной - она его воспитывать не захотела".
Слово за слово - и они опять стали жить вместе. Познакомили мальчишек, оформили брак, дали им квартиру побольше, уже на четверых. Но снова - в постели полный ноль. Должно быть, мучительно было этому человеку жить, много он всего передумал, а потом впал в тоску и запил. Так серьезно, что стали на него документы собирать для отправки в Санитарный поселок, но не успели: он на полставки в цехе химикатов работал и однажды, на ночной смене, выпил какую-то дрянь. Только записка от него осталась, сыну: "Милый Глеб, как бы ни было тебе плохо с любимой, береги ее! Я не уберег, и нет меня больше".
А мальчик после вернулся в город к матери, и больше о нем никто ничего не слышал.
– Какой ужас...
– пробормотала Тоня, которая все это время слушала с приоткрытым ртом, забыв о тлеющей сигарете.
– А мне по-другому рассказывали, что он не отравился, а устроился на полигон мусор убирать, потому что жить не мог без ядерных взрывов...
– Мальчика звали Глеб?
– я стоял, не чувствуя щиплющего мороза.
– Это точно?
– Откуда я знаю!
– отмахнулся Ремез, и я вдруг увидел, что он в стельку пьян, буквально еле ворочает языком.
– Глеб, не Глеб - какая тебе разница?
– Разница есть, - я сам не понимал, зачем все это говорю.
– Так звали моего отца.
– Твоего отца звали совсем не так, - удивилась Тоня.
– Я о р о д н о м отце, милая. Тот, что на фотографии у меня в бумажнике, с мамой - это отчим.
Она тяжело
– Подумаешь... распространенное имя...
"И распространенный случай?" - подумал я.
* * *
...Вот она, правда.
Мне тридцать два года, и я охраняю небольшое казино в центре огромного мегаполиса, год от года разрастающегося и глотающего, как таблетки, поселки в своих пригородах. Стою на входе, возле металлодетектора, а рядом дверь, и из нее постоянно тянет сквозняком. Тонкие, ледяные струйки щекочут ноги, словно вода, и никуда от них не деться, с места сойти нельзя, потому что в любую минуту может приехать Хозяин со свитой и устроить всей смене разнос за безалаберность.
Деревянная отлакированная стойка цвета старого коньяка, искусственные джунгли по стенам, стеклянная мозаика, изображающая Джокера с плутоватой ухмылкой на вытянутой треугольной физиономии. Толстый ковер, по которому безостановочно шагают ботинки посетителей и изящные сапожки их дам. За вертящейся дверью завывает музыкой стриптиз-бар, там в лунном свете прожектора каждый вечер танцует невероятно красивая девушка с длинными светлыми волосами и преувеличенно-точеной фигуркой. У нее, кажется, совсем нет костей, так изгибается она, вьется змеей вокруг блестящего никелированного столба. Я смотрю на ее мальчишеские бедра, стройные ноги, маленькую круглую грудь, и иногда мне хочется просто одеть ее во что-нибудь, накинуть хотя бы свой пиджак на ее хрупкие плечи. Но нельзя - она на особом счету у Хозяина, и я никогда не посмею даже заговорить с ней на равных...
Кто я такой? У меня временная регистрация и крошечная комнатенка в далеком пригороде, а работа - сутки через двое, поэтому выспаться совсем не получается. Казино - метро - электричка - кровать, и другого маршрута быть не может, уставшее тело само ведет меня в спасительную гавань - туда, где нет Хозяев и люди не играют на деньги, а красивые девушки не танцуют голыми в безжалостном прожекторном свете. Я десять лет в этом городе, врос в него, как опухоль, и не могу без него обходиться, но во сне - когда я, как робот, добираюсь до своего поселка, отпираю дверь и падаю - у меня есть родной угол, застроенный разномастными домами и дымящими в небо фабриками, есть семья и мечта о ребенке, есть маленькие привилегии, которыми я горжусь, и дивная музыка, под звуки которой я начинаю плакать.
...А вот другая правда.
Мой мир ограничен светлыми стенами, на одной из которых фотография кота усмехается мне пышными усами. Кот Баюн, баю-бай.
Ночь глубока, и откуда-то из озаренного огнями далекого пространства прилетают ко мне сквозь стекла гудки машин, но я отсекаю лишнее. Часы показывают три, мертвое, сонное время. Яркий экран слепит глаза, я щурюсь на него, верчу регуляторы, но все равно - слезы выступают от белого света. Я и там, за тонким стеклом, рассыпанный по экрану черным бисером значков - и здесь, снаружи, на жестком стуле. Я единое существо, и совсем не странно, что двое уживаются во мне - мужчина и женщина. Собирая самого себя из этих неживых черных символов, я становлюсь настоящим, целым, как конструктор, и мое женское тело с женским лицом вздыхает облегченно, поставив точку. Я похож (похожа?) на всех женщин, встреченных мною в жизни, но при этом - совсем другой, и моя мужская душа поет от восторга, соединяясь с телом - пусть даже только на экране.
Никто не мешает - три часа ночи, зима. Можно подойти к темному провалу окна и посмотреть вниз, на лунную дорожку, прочерченную на снегу пунктиром. Я подхожу - она подходит и, зевая, гладит сидящую на подоконнике ожившую кошачью фотографию. Я создан ею и только потому существую, но реальнее меня сейчас нет никого в мире. Закончено - она держит руку на стекле и тихонько называет меня по имени. Я родился и больше ей не принадлежу. Я придуман, пусть. Но я думаю, дышу, вижу ее сонное лицо и говорю - здравствуй.