Белые Мыши на Белом Снегу

Постникова Екатерина

– Не надо этого делать, - попросил я и удивился, до чего уравновешенно звучит мой голос.
– Я вас не трогал - и вы меня не трогайте.

– Ты из этих, из начальства?
– вкрадчиво спросил он, сверкая глазами.

– Конечно, нет, - я на полшага отступил от него, не отрывая взгляда от монтировки.
– Я, скорее, пациент - меня привезли... на тестирование.

– Ах, пациент...
– разочарованно, как мне показалось, протянул он.
– А чего ж ты тогда не в пижаме?

– Так я же говорю - только привезли. Ночью. А тут - вся эта беготня...

Мужчина выпрямился и опустил-таки свое оружие:

–

Беготня - это да. С ума прямо посходили... А я и смотрю - не похож ты на начальника. За что взяли-то?

– За аморалку!
– быстро ответил я первое, что пришло в голову.

Он радостно хохотнул:

– Ну, это я понимаю! У вас тут все шиворот-навыворот, нормальные вещи аморалкой обозвали. Что ж нам, мужикам, и жить теперь нельзя? В узел прикажете завязать?
– он снова хохотнул.
– Ладно. Теперь ты уже не пациент, нету ваших докторов, можешь шагать к своей... аморалке.

– Спасибо, - я попытался улыбнуться, но вышло криво и неискренне.

Он развернулся и, напевая, двинулся к выходу, по пути грохнув монтировкой по голове какой-то гипсовой скульптуры, стоящей у дверей.

И тут я услышал визг - он многократно отразился от коридорных стен, прозвенел по потолку, ударив в каждый светильник, и угас. А уже бежал туда, потому что визжала женщина (Мила?), и она была в опасности.

Опять хочется написать: я, такой-сякой, счел своим долгом защитить слабого, пусть даже ценой своей жизни. Чушь. Это был инстинкт, прочно сидящий где-то в крови, и умирать я совсем не собирался - просто несся, на бегу прикидывая, что бы использовать в качестве оружия. Драться я не умею, руку поднять на человека не могу, да и бесполезно - у меня нет никакой мускулатуры, свалить меня легче легкого. Смешно мужчине гордиться своей слабостью, да я и не горжусь - констатирую печальный факт.

На глаза мне попалась разбитая настольная лампа, знаете, из этих, конторских, на длинной металлической ноге. Я чуть не наступил на нее у покинутого стола дежурного, за две двери от комнаты номер семь - именно оттуда доносились крики. Схватил, прижал провод ногой, дернул - вот и оружие.

Кричала Мила - я угадал. Ладонями изо всех сил упираясь в боковины металлического шкафчика, в котором сидела, она ногами, обутыми в грубые мужские ботинки, отчаянно пыталась отбиться от рослого, нагло похохатывающего парня, а тот, словно играя с ней, все тыкался, отскакивал, снова нападал. Было в этом что-то сюрреалистическое, кошмарное, болезненно неправильное: он бросается на нее, как кошка на мышь, ловчит, забавляется, тянет время, а она - мужественная мышка - борется за жизнь до последнего, и нет у нее шансов, только отсрочка, а дальше - ужас.

– Мила!
– крикнул я, забыв на секунду о том, что собирался сделать. Мне просто хотелось услышать ее голос, понять, что она не сошла с ума от этой дикой игры, убедиться, что она меня помнит.

– Эрик!..
– она увидела, узнала и вдруг - чудо!
– стала сильнее нападающего кота: не дав ему обернуться и броситься на меня, с силой лягнула обеими ногами в живот. Потеряла равновесие, грохнулась, взвыв от боли, но я был уже рядом и впервые (клянусь, действительно впервые!) ударил человека, без всякой жалости, без опаски, почти с удовольствием. По голове. Брызнувшей осколками настольной лампой, красиво, как в художественном фильме про сыщиков и бандитов, и так сильно, что удар причинил боль моим рукам и согнул металлическую

шею лампы почти под прямым углом. Пальцы мои разжались, и я закричал бы - в другой ситуации.

Все это было, как в кино: подвал, шахта, чужой разговор в комнате под трубой, лестница, а теперь вот это - странная неравная схватка среди неработающих телефонов и порванных проводов... Неравная - потому что парень повалился без чувств прямо мне под ноги, а Мила, из шкафа, словно мифическое божество в современном антураже, всей тяжестью своего тела наступила на его затылок, заставив там что-то хрустнуть.

– Перестань!
– я вытащил ее на свет, и сразу же - она обмякла, заплакала, запричитала детским голоском, поймала мою руку, сжала ее, все громче рыдая от пережитого.

– Ну, ну, - я неловко погладил ее встрепанные, словно стоящие дыбом волосы, вытер ладонью слезы со щек, - все хорошо, ну, перестань, я успокаивать совсем не умею... Знаешь - а девочка ведь нашлась! Я ее у тебя в комнате закрыл, не тащить же с собой, верно?..

– Серьезно?!
– Мила моментально перестала плакать.
– Да, Эрик, нашел? Ты нашел? С ней все в порядке?..

– В полном, - заверил я.
– Ее в электрощитовой заперли. Случайно, наверное. Сейчас сама увидишь. Нам надо вниз.

Она постояла, глядя на меня со смесью счастья и тоски:

– Не могу, Эрик. А папа?

Я огляделся:

– Ладно. Я его приведу. Не знаешь, войска прибыли?

– Конечно. Но тут - двенадцать тысяч больных. Нельзя сбрасывать бомбы. Прислушайся...

Снаружи стреляли.

– Они, кажется, пытаются пробиться к зданию, - сказала Мила.
– Я не знаю. В окно почти ничего не видно... Кажется: больные их не пускают. Не хотят обратно в блоки. Можно, в общем-то, понять. Но нам не легче... мы-то здесь при чем?..

– Я найду Трубина, - пообещал я.
– Видишь, тебя же нашел. Ты сможешь сама спуститься к дочери? Ты знаешь, как попасть в подвал не... не по трубе?

Она подняла брови:

– Какая труба? Лестница же есть.

– Тогда пойдем, - я покусал губу от досады.
– А я по трубе лез - жуть, что такое.

В коридоре мне вдруг захотелось закрыть ладонью ее глаза, чтобы не видела трупов. Как ребенку - закрыть, оградить от страшного. Но я боялся прикоснуться, словно меня могло ударить током, и мы шли рядом, сохраняя сантиметр дистанции - ровно один спасительный сантиметр. Не могу этого объяснить, не понимаю, что нашло. Должна была сроднить опасность, а получилось наоборот, и я мучился томительной невозможностью ее тронуть - притом, что, несмотря на страшную усталость и бессонницу, все сильнее этого хотел.

– Эрик, - у дверей запасного выхода Мила повернулась ко мне, шатко приблизилась, и я замер, совершенно уверенный, что она хочет меня поцеловать в благодарность.
– Эрик, папа может быть во втором секторе. Это наверху, где зал заседаний. Ты обещаешь, что его приведешь?..

– Нет, не обещаю. Ты понимаешь - здесь сейчас все возможно...

– Но ты обещаешь, что постараешься?
– она настойчиво заглянула в мой (наверное, красный и мутный от усталости) глаз.

– Вот это - обещаю, - я улыбнулся.
– Иди, там ведь ребенок - один. Можешь себе представить, как это - в четыре года сидеть в запертой комнате, не зная, где мать? На, - я протянул ей ключ с биркой "307", - сиди и жди. В любом случае я приду. Надеюсь, что с твоим отцом.