Белые Мыши на Белом Снегу

Постникова Екатерина

– Если позволите, - Зиманский расслабленно улыбнулся.
– На самом деле, я же зла не хотел. Думал, вы удивитесь, не больше. Для меня-то м о й государственный гимн - не более чем мелодия.

– Так ты все-таки иностранец?
– спросил я.

– Я - русский, - он приложил руку к груди.
– На сто процентов. Потомок вятичей, и все родные у меня светловолосые и светлоглазые. Я даже сказки русские народные все в детстве прочел, для общего развития.

– Тогда у тебя не может быть другого гимна, - уверенно сказала Хиля.

– Не может, но есть. Поверишь - я даже слов его не помню. Раньше на

ту же музыку другие были - их наизусть знал. А теперь вот - и не знаю, - Зиманский принялся старательно размешивать ложкой чай.
– Я и пионером был, между прочим.

– Мы все пионерами были, - улыбнулась моя жена.

– А вот мы - не все. Кто успел, тот походил в красном галстуке. А молодежь, кто уже после событий растет, они - просто так, как крапива...

– Событий?

– Да. Я не могу, - он снова прижал руку к груди, - сказать правду. Меня накажут самым мерзким образом - заберут обратно.

Глаза Хили испуганно расширились:

– А там так плохо?..

– Мне - плохо. Исключительно мне. Я не должен трепаться... вещи никакие не должен приносить... но вещи - это все-таки не информация, это просто вещи. Ладно, слушайте про "мгновения"...

* * *

Одна дверь, вторая, третья - все заперты. Я набрал полные легкие воздуха и заорал на весь коридор, пугая, должно быть, людей-мышек, тихо прячущихся с норках своих кабинетов:

– Ма-лень-ка-я!..

Откуда-то, из невероятной дали, мне ответили сквозь кирпич и металл, совсем слабо, еле слышно: "Папа!". Я бросился туда, слушая, и нашел - девчонку заперли в комнате триста двенадцать, на двери которой было написано "Электрощитовая", и она царапалась изнутри, как когда-то Ласка, если мы, не заметив на полке шкафа светящихся кошачьих глаз, нечаянно захлопывали дверцу.

– Маленькая! Это ты?
– я уже искал, чем открыть замок.

– Я, я!
– она застучала.
– Выпусти!

Минута ушла на то, чтобы добежать до пожарного щита, еще минута - путь обратно, с коротким ломиком, и пять - ожесточенная война с металлической дверью, которая и не думала подаваться.

– Папа!
– крикнула с той стороны девочка.
– На посту посмотри!

– И в кого ты такая!
– воскликнул я, мысленно хлопая себя по лбу.

Она угадала: добросовестные служащие, убегая, повесили ключ на место и даже (я посмотрел) расписались в журнале у отсутствующего дежурного (опять это волшебное слово - "отсутствует"!). Я подумал и тоже оставил свою подпись - для истории. Когда-нибудь все утрясется, и дежурный, листая свою амбарную книгу, с изумлением увидит там незнакомые и все же - знакомые каракули: подписался я своей старой фамилией, для смеха, наверное.

Девчушка бросилась мне на руки, как только я отпер дверь, и обняла меня за шею. Мордашка ее в грязных потеках слез сияла.

– Я все время теряюсь, - прошептал счастливый голосок мне в ухо.
– Знаешь, как страшно было!.. Все ушли, меня бросили...

Я понес ее в триста седьмую, и там, не спуская с рук легкое детское тело, весело схватил телефонную трубку - но там было немо.

– Черт! Коммутатор не работает...

– Война началась, - очень серьезно сказала девочка. Ее глаза были вровень с моим глазом, и я видел, что она искренне верит своим словам. А мне вспомнился кошмарный сон в больнице, куда я попал после

гибели родителей: там тоже шла речь о войне, между нами и теми, кто показывает кино.

– Глупости, - пробормотал я, стуча без всякого толка по рычагам.
– Не может быть. Кто тебе сказал?

– Мама говорила: если война начнется, телефоны перестанут работать.

Я подумал, что в этом есть какой-то смысл, но решил не пугать ребенка еще больше:

– Это не война. То есть, война, но маленькая. Только на этой территории. Скоро прибудут войска и спасут нас всех.

Она покачала головой:

– Не тех, кто в подвале.

– Знаешь, что?
– я посадил ее на стул.
– Посиди здесь, порисуй, что ли... Я за мамой, наверх. Не бойся, я дверь запру и заберу ключ с собой.

– А ты скоро придешь?
– она доверчиво взяла меня за руку.

– Постараюсь. Лифт, правда, не работает. И я забыл спросить у твоей мамы, на каком мы этаже...

– Это нижний уровень, - девочка потопала ногой по полу, - дальше ничего нет. То есть, там иногда что-то шумит, но я не знаю, что.

– Я смотрю, ты часто тут бываешь, - заметил я.

– А то!
– она весело засмеялась.
– Няня у меня такая, - девочка подумала и вдруг явно повторила материнские слова.
– Отыгрывается на ребенке за свое неумение жить. Она тут лечилась от а-мо-раль-ного поведения, а теперь ее никуда не берут на работу, только няней в семью. У нее два мальчика, а муж бросил, потому что она была гулящая.

– Нельзя так говорить, - я погрозил пальцем и двинулся к двери, чувствуя ломоту и усталость во всем теле.
– Жди меня, будут стучать - не отзывайся.

"Неизвестно кому доверяют ребенка, - лениво ползло у меня в голове, пока я шел, отчаянно зевая, к неработающему лифту, - а потом удивляются, кто у них вырастает. Нет, эту няню надо будет выгнать... Господи, о чем это я?"

И снова - картинка мелькнула в голове, та самая, с белой подушкой. На этот раз я почти расслышал слова Милы, и были они, кажется, обращены ко мне...

Так, что мы имеем? Лифт, на котором нельзя уехать. Но не может же быть, что это единственный путь наверх. В случае аварии люди должны как-то подниматься, а значит - надо искать.

И я стал искать. Поблизости не было ничего похожего на лестницу, все двери сияли одинаковой масляной краской. Я прошел коридор до конца, пока не уперся в стенд с объявлениями - взгляд мой выхватил из общей пестроты крупные буквы: "Внимание! В нашем клубе - новый художественный фильм!". Вернулся к лифтам и пошел в противоположную сторону, там мне попался застекленный вход в музей - надо будет как-нибудь обязательно зайти... Желанной двери на лестницу нигде не было.

Я устал. Мозги отказывались работать, ведь всю жизнь, сколько себя помню, я хорошо высыпался - ну, может, кроме нескольких ночей, но тогда я все же не бегал по незнакомым коридорам без левого глаза, с сочащейся кровью дыркой вместо него...

Остановился. Никуда больше не идти, сесть на пол у стены и заснуть. Невозможно больше. Себя жалко. Почему нельзя просто наплевать на этих людей, запереться в какой-нибудь комнате и выспаться до прихода солдат?.. В конце концов, военные во всем разберутся. Может быть, они уже здесь, на территории, наводят порядок, пока я мечусь тут, разыскивая лестницу?