Белые Мыши на Белом Снегу
Шрифт:
Странно: в тот момент, когда я увидел Трубина, я уже примирился со своей смертью. Я просто принял ее и умолял лишь о том, чтобы меня избавили от мучений и дали уйти легко. Пустота не пугала - я был согласен на нее ради того, чтобы радио вновь заговорило человеческим языком, а неведомая зараза покинула город. Если нужна бомба - пусть будет бомба.
Все равно - я больше не мог кого-то искать, бегать, думать, меня оставили все силы, но вернуться вниз, к Миле, я тоже не имел права, потому что обещал найти ее отца - или хотя бы постараться найти. И вдруг - он явился
– Эрик!
– чуть слышно, одними губами, сказал он, и я испуганно поразился случившейся в нем перемене: в дверях, держась трясущейся рукой за косяк, стоял старик - седой, слабый, совершенно больной, с безумными, полными слез глазами.
– Иосиф!
– я вскочил и кинулся к нему, как к родному.
– Иосиф, слава Богу, а я даже не знал, где вас искать!.. Мила и девочка внизу, с ними все хорошо, я только из-за вас наверху оставался, ну, и из-за...
Он громко всхлипнул, неловко шагнул навстречу и обнял меня, бормоча:
– Эрик, сынок... они... они Полю... Го-осподи!
– из его горла вырвалось рыдание.
– Звери, сволочи... девочку, парализованную... Эрик!..
– Спокойно, спокойно, не рассказывайте...
– я гладил его по спине, утешая, - пойдемте вниз, там же ваша семья, а тут сейчас, кажется, все на воздух взлетит!
– Ты меня слышишь?
– он отстранился, глядя с ужасом.
– Они же ее... Эрик, ты можешь понять: они с ней такое сделали... я...
Выглядел он растерзанным и грязным, на губах засохла кровь, всклокоченные волосы были забиты сором и осколками стекла, рукав пиджака наполовину оторван, рубашка расстегнута до пупка - виднелась серая, как пергамент, кожа. Я машинально стал застегивать пуговицы на этой рубашке, он оттолкнул мои руки:
– Не надо! Я просто не понимаю - ради чего?!.. Она-то какое имеет отношение?.. Пожалуйста, надо пойти туда... к ней... это ведь ребенок...
– Я не понял: она жива?
– я уже тащил его прочь, в коридор, к лестнице.
– Нет, но все-таки нам надо...
– Нам надо, - неожиданно для себя я заговорил жестко, - немедленно спускаться в подвал! Слышите? Хватит ныть, о дочери подумайте!
Наверное, если бы он не послушался, я бы его ударил, может, и несколько раз, чтобы привести в чувство. Но моего голоса оказалось достаточно: Трубин испуганно заморгал, словно просыпаясь от тяжкого сна, и заторопился - теперь уже он тащил меня за рукав, дико оглядываясь.
– Вот и хорошо, - я почти бежал за ним, понятия не имея, сколько прошло минут, одна или девять с половиной, и сколько есть у нас в запасе - до применения ОМП.
У двери запасного выхода мы затормозили: он вдруг побледнел и прижал руку к груди, испуганно шныряя по стенам взглядом.
– Иосиф, надо!
– я дернул его за локоть.
– Ради Бога, пойдемте!
– Погоди, вот тут... болит, - Трубин сглотнул.
Я почувствовал острую жалость к нему, но времени - проклятого времени совсем не было.
– Я понимаю, Иосиф, но попробуйте идти, умоляю вас, тут еще спускаться черт знает сколько...
– Хорошо, - он взял себя в руки.
Мы нырнули
– но ужас был сильнее рассудка. Я несся через две ступеньки, таща за собой, как куклу, безвольное тело Трубина, а далеко вверху уже зародился чей-то многоногий топот, словно снежная лавина, готовая нас накрыть - и это прибавило нам скорости.
Нет ничего страшнее обезумевшей толпы, даже абстрактная смерть от бомбы или облаков ядовитого зарина не так пугает, как несколько десятков несущихся в ужасе людей. Еще страшнее, когда они настигают сверху, а ты бежишь вниз, в бездну, не зная, успеешь ли нырнуть в спасительную нору.
Мы успели. Куда ведет лестница, сколько там еще дверей и коридоров на пути к триста седьмой комнате, я не знал. Знал, наверное, Трубин, но он дрожал и рыдал, оплакивая девушку (что с ней сделали?..), и ни слова я от него не добился. Поэтому, остановившись на площадке перед изуродованной ломом дверцей, я распахнул ее, схватил свою живую ношу, силой затолкал ее в трубу и втиснулся сам. Дверца хлопнула за нами, и замок (Господи, спасибо!) вдруг звонко защелкнулся, звуком своим заставив меня злобно и радостно захохотать.
– Ловушка!
– объяснил я удивленно вскрикнувшему Трубину.
– Видите вон там, вдалеке свет? Ползите туда.
– Эрик, ты не сошел с ума? Есть же лестница...
– Самый простой путь сейчас - не обязательно самый легкий. Они не станут сюда ломиться, даже если смогут открыть замок - в чем я сомневаюсь. Их много, труба узкая. А по лестнице... Вы уверены, что смогли бы там от них убежать?
– Нет, не уверен, - очень серьезно отозвался он и пополз, чуть не лягнув меня каблуком в лицо.
Мы ползли, а в комнате под нами вдруг кто-то закричал, надрываясь:
– Су-уки!..
– и бахнул дверью. Или вовсе не дверью?..
– Эрик, кто это?
– Трубин остановился, и я врезался в его тощий зад.
– Иосиф, некогда, не тормозите! Мила там, наверно, на ушах стоит, а вы тут треплетесь!..
– Да, да...
– он снова пополз.
– Осторожнее, там дальше будет - вниз. По скобам полезем. Ну ничего, спускаться - не подниматься, справимся. Вы как, Иосиф, в состоянии?
Он буркнул что-то, я не расслышал. Кажется, насчет того, что все это ерунда - по сравнению с ОМП.
– Руками трубу щупайте, - посоветовал я, - как почувствуете, что обрывается, сразу скажите!
С нами была бесконечность - и тишина. Только слабый гул, который показался мне в минуту крайней усталости шумом самолетных винтов, доносился откуда-то снизу, из недр этого огромного, вкопанного в землю сооружения, да мы с Трубиным шуршали в трубе, как две измученные мыши - снова аналогия с мышами, странно, и откуда во мне такие мысли?..