Белые Мыши на Белом Снегу
Шрифт:
Есть мне совершенно не хотелось. Вернулись Генрих и Лось, оба напряженные, вслед за ними вышли еще какие-то незнакомые люди. Зиманский достал из расшатанного шкафчика тарелки и принялся разливать густой суп, а Хиля вдруг встала и начала помогать ему - она была единственной женщиной в этой большой компании мужчин. На нее поглядывали со слабым интересом, но разговаривали незнакомцы исключительно друг с другом, словно нас и не существовало.
– Не обращайте внимания, - шепнул Зиманский.
– Инерция мышления. Они воспринимают вас немного неадекватно.
В зале сделалось людно и шумно, зазвенели ложки. Ели кто сидя, кто стоя, некоторые расположились прямо на полу. Хиля резала черный хлеб и тревожно озиралась, словно кто-то мог ее обидеть.
– Эрик, - Зиманский вернулся с тарелкой на свой стул, - ты ведь понимаешь, что обо всем этом никому говорить не надо? Правительство ваше, собственно, в курсе дела. А остальным ничего знать не полагается. Поэтому - не болтай.
– Когда я болтал?
– И правильно. Я тебе доверяю, ты очень порядочный парень. У-у, горячо... И не сердись ни на что, помни меня по-хорошему. Еще неизвестно, кто счастливее, мы или вы. Может быть, вы. Во всяком случае, в а ш и наблюдатели уезжают домой с гораздо большей охотой, чем я. Что смотришь? Естественно, обмен-то двухсторонний. Ваших, правда, меньше. Сдается мне, не очень-то мы вас интересуем. Так, на всякий случай сидят.
Я переваривал услышанное. Он успокоительно кивнул мне:
– Особо не загружайся.
Хиля, наконец, подала голос:
– Егор, но хоть письмо-то ты сможешь прислать? Передать через своих, например?
– Я постараюсь, - он прижал руку к сердцу.
Спустя полчаса мы его провожали. Я помню только полутемную платформу с деревянными скамейками, низкие своды тоннеля, рельсы и красный приземистый поезд на электрической тяге, короткий, всего с одним вагончиком без окон. Зиманский забросил в вагончик два брезентовых рюкзака с вещами и вышел на платформу проститься.
– А этих людей тоже отослали?
– спросила Хиля, кивая на незнакомых пассажиров, которые уже расселись по местам и приготовились ехать.
– Кого отослали, кого просто меняют по плану, - Зиманский пожал плечами.
– Лось и Генрих остаются, они выведут вас наверх. Пора мне. Знали бы вы, как не хочется...
– он пожал мне руку, чмокнул в щеку стиснувшую зубы Хилю.
– Счастливо, ребята.
Хиля обняла его за шею, заставив меня ощутить легкий укус ревности:
– Пока, Егор. Может, еще увидимся.
– Пока, - сказал я.
Мы смотрели, как поезд медленно уползает в тоннель, и молчали. Довольно долго до нас еще доносился вой его двигателя, и я представил, как состав разгоняется в подземной трубе, набирает скорость, летит, проскакивая какие-нибудь технические полустанки, а Зиманский трясется в вагоне вместе с другими пассажирами и думает о нас.
Потом я обернулся к Хиле:
– Что, пойдем?
Она тихо плакала.
Часть 3. ИСТОРИЯ ПИШЕТСЯ, РЕКИ ТЕКУТ
Страх бывает двух видов: медленный и быстрый. Последний, по-моему, лучше, хотя по нервам бьет сильнее - но это уж на любителя.
Мила
Стук повторился, потом чей-то голос явственно сказал:
– Я же слышу, что вы здесь - чего щемитесь?.. Ну, задержался. Класс - их три, молоденькие, и все - как дети, ничего не соображают. Таблеток, что ли, наглотались?.. Эй, ну, вы чего? Пустите.
Я перевел дух: там кто-то один, отставший от своих и не понимающий, видно, куда ему идти. Даже я знал, какая именно дверь в этом коридоре ему нужна, а он пребывал в святом неведении.
Я представил его: маленький, щуплый, почему-то с огромными оттопыренными ушами и носом картошкой, одетый в нелепые шоферские штаны и шапочку до глаз, туповатый, сам - как дитя. Нашел себе жестокое развлечение, воспользовался чьей-то беспомощностью, подкрепленной медикаментами, и упустил момент бегства. А может, все это время он был где-то поблизости, в подвале, в комнате, где, возможно, остались пациентки...
Лемеш подошел к двери, приложил к ней ухо, жестом приказал нам молчать. Я видел: он хочет открыть и потолковать с визитером, но боится за девочку.
– Ребята, вы что там, офигели?..
– неуверенно пробормотал голос с той стороны.
"Ответить?" - взглядом спросил у меня Лемеш. Я покачал головой.
– Показалось, что ли?..
– голос стал тоскливым.
– Ой, блин, ну я попал...
– и шаги, шаркая, удалились.
– Ф-фу!
– выдохнули мы в один голос.
– Пересидим, - шепотом сказал Трубин. Лицо у него было серое, утомленное, совсем больное, но он еще держался.
– Ничего, скоро все кончится!
– так же шепотом согласилась Мила, обнимая своего ребенка.
– И хуже могло быть.
– А что хуже-то?
– удивился я.
– И так - государственный переворот...
На меня уставились, хлопая глазами, все - даже девочка. Первым пришел в себя Лемеш:
– Государственный... что?
– он вдруг захохотал и тут же осекся, оглянувшись на дверь.
– Да ты, парень, на нервной почве свихнулся. Ребята, среди нас - псих!.. Нет, ты мне так нравишься - я тебя просто люблю!
Мила ласково положила мне руку на лоб и сказала со смешной назидательностью в голосе:
– Эрик, этого никогда не будет. У нас это невозможно. Поверь мне - я же психолог.
Не стоило ей ко мне прикасаться - я не смог ответить.
Заговорил Трубин:
– Вот именно, поверь. Ты что! Переворот!.. Да, неприятности. Да, какой-то идиот дорвался до радио. И - да!
– наверху взорвали бомбу. Но это - все, больше ничего не будет!.. Я тебе говорил: нарыв зреет, будут события. Но я говорил и другое: введут войска, и все кончится. Мы посидим тут час или два, а потом явятся солдаты и выведут нас наверх.