Белые Мыши на Белом Снегу

Постникова Екатерина

– Не понимаю, - я сморщился, потому что действительно не понимал. И еще - мне мешала рука Милы, для меня могло существовать что-то одно: или она, или - рассуждения о солдатах.

– Хорошо, - Трубин мимолетно коснулся своей груди.
– Я обещал тебе объяснить - и объясню. Но сначала скажи - почему ты украл эту куртку? Тебе бедно живется? Не верю. Я видел - одет ты хорошо.

Я попытался рассказать - о Зиманском, о странной своей жалости к вещи, о выстраданной мной теории кары за любой проступок - и увлекся. Никогда еще меня не слушали так внимательно, буквально открыв

рты. Единственное, чего я усердно избегал - любого упоминания о Полине, потому что при звуке ее имени Иосиф начинал плакать. Остальное же - вплоть до видения самолета там, в трубе, я выложил ошарашенным слушателям, и мне неожиданно стало легче. Я перестал врать, и правда, которую я говорил, оказалась легкой и очищающей, как прохладная вода, стекающая на лицо. Никогда не думал, что правда может выглядеть так - забавно, беспомощно, дико и все же - чисто. Да-да, именно это слово.

Наконец, я замолчал и допил из чашки остатки чая.

– Мама дорогая...
– пробормотала Мила, поднимая брови совсем как дочка.
– Так ведь выходит, что ты тут совершенно, совершенно ни при чем!

– Я же говорю, цепь случайностей...

– Просто потому, что он тебя раскодировал - все только поэтому...
– Мила меня не слушала.
– Папа, ты представляешь, он его раскодировал!

Они переглянулись. Я тоже оглядел оба лица (похожи немного) и покосился на Лемеша - тот сидел на полу, потягивая очередную сигарету, и ухмылялся.

– Стас, - я не выдержал.
– Ну, понятно, толпа психологов у постели тяжелого пациента. Но можете вы мне, идиоту, объяснить - кто кого... это самое? И в чем вообще дело?

– Я - не психолог, я спец по гражданской обороне, бывший вояка, - он взмахнул сигаретой, изобразив дымом знак вопроса.
– Вон Трубина допрашивай. А мне что попроще, морду там набить или кадык сломать какому-нибудь бяке-дознавателю...
– воспоминание вызвало на его физиономии польщенную улыбку.
– Или счетчик Гейгера - это я тоже немного умею.

– Твой Зиманский, - чуть сердито сказал Трубин, - поступил с тобой и с твоей женой очень некрасиво. Неэтично. Он ведь знал о "коде-солнце" и все равно трепался. Мне кажется, - он посовещался взглядом с дочерью, - что жена твоя пострадала даже сильнее, чем ты. Ее бы полечить... Ой, Эрик, не шарахайся! Неужели тебе кажется, что здесь и впрямь мучают невинных граждан? Глупости! Я же тебе говорил - мы лечим. Исправляем ошибки в программе, не более... Хорошо, сначала. Азы, так сказать.

Он сел, выставив тощее колено, обхватил его руками и откашлялся:

– Эрик, начнем с того, что Зиманский сказал чистую правду. Не противоречь - я знаю, что ты в это не веришь. Ты и не должен верить! Просто слушай...

Я прикрыл глаз (слава Богу, Мила убрала ладошку с моего лба) и решил плыть по течению - в конце концов, правда - это те же таблетки. Горько, а надо пить, чтобы стать полноценным...

* * *

Я не помню, что послужило началом конца: то ли отъезд Зиманского, то ли тот факт, что Хиля никак не могла забеременеть. Каждое утро я спрашивал:

– Ну, ты как?

Она отвечала:

– Пока ничего.

Наступила зима, первая зима нашей совместной

жизни. Ласка подросла и неожиданно оказалась котом, даже несмотря на то, что в ее ветеринарной метрике было записано "кошка". Я покупал коту кильку, вычесывал комки шерсти, возил его на прививки, и только это живое существо по-прежнему меня любило. Жена (теперь это слово отдавало тревогой) записалась на швейные курсы и стала пропадать на них целыми вечерами. Возвращаясь, она сразу ложилась спать, и я не смел ее потревожить. То, что называлось не "любовью", а всего лишь "проверкой матраса", происходило все реже и реже, дошло уже и до раза в неделю, и странно было ощущать, что меня это почти совсем не волнует. Чисто по-человечески мы тоже чуть отдалились друг от друга, и вот это беспокоило гораздо сильнее.

Однажды, уже в декабре, в выходной, я проснулся раньше Хили и вгляделся в ее лицо. Она спала, свернувшись зародышем под теплым одеялом, и бормотала что-то бессвязное. Я прислушался, но не смог ничего разобрать, только тихие звуки с присвистом и всхлипывания.

– Хиля, малыш, - позвал я.

– Расскажи мне про мамонта, - вдруг явственно произнесла моя жена.
– Расскажи. Расскажи...

– Мамонт - это такое животное, - шепотом сказал я.
– Оно водилось на Земле очень давно, в древние времена, и было сплошь покрыто мехом. Внешне оно было похоже на слона, но гораздо больше по размеру.

– Не так, - Хиля вздохнула, не просыпаясь.
– Плохо рассказываешь. Но мне с тобой хорошо. Я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю, милая, - я осторожно погладил ее по голове. Она улыбнулась и перевернулась на спину, сонно причмокивая. Я придвинулся к ней ближе, обнял, стал гладить ее маленькую, как у девочки, грудь.

– Эрик?!
– Хиля вдруг проснулась, будто выскочила из своего сна, и инстинктивно отпихнула мою руку.
– Ты что?!..

– А что?..

– Да, извини, - она пришла в себя, вспышка глаз погасла.
– Приснилось что-то...

Мне показалось - ей снилась мать. Она и в любви призналась как-то по-дочернему, без страсти. Но вот эта самая вспышка говорила о другом: никакая там была не мама.

– Хиля, расскажи мне свой сон, - попросил я.

Она досадливо поморщилась:

– Вставать пора, светло уже. Мне надо еще куртку зашить, порвала вчера об гвоздь в подъезде. А потом, помнишь, мы в кино собирались. В клубе новая комедия идет, опять про Хенкеля.

– Ничего, успеем, - ощущение тревоги во мне все разрасталось.
– Почему ты не хочешь рассказать? Это тайна?

Хиля села на кровати, протерла глаза:

– Да нет. Это так... несуществующий человек. Просто кто-то. Добрый и ласковый...

– Тебе не хватает в жизни доброты и ласки?

– Не знаю.

Я попытался ее обнять, но она отпрянула, предостерегающе вытянув руку:

– Эрик, я сейчас этого не хочу.

– Давно ведь не было... А почему? Ты больше не любишь меня?

– Любишь, не любишь... Зыбко все это. Раньше было просто. Мы жили, друг о друге заботились, гуляли, на электричке катались. Было хорошо. Мне нравилась такая жизнь. Но ты теперь мужчина, и куда делось все это?