Белый, белый снег… (сборник)
Шрифт:
– И что ты со своими картинами делаешь? – осведомился Борисенок. – Продаешь? Или как?..
– Продаю.
– И что, покупают?
– Сам удивляюсь… Берут… В городе есть несколько магазинчиков. Ну, таких, которые картинами торгуют. Художники сдают туда свои картины, а когда что-нибудь продают, им, соответственно, платят какие-то деньги… Но на этом не разбогатеешь.
– Ну-у-у… – разочарованно протянул Борисенок, хитро сверкнув черными глазами. – Только собрался тебе позавидовать… И тут ничего? А как же вон, по телевизору показывают – художники по заграницам разъезжают… Дома у них, яхты…
– Где это ты видел?
– Где надо…
– Это, наверное, какие-нибудь «модные» художники, которых хозяева галерей раскручивают, чтобы потом с них деньги стричь.
– А ты не «модный»?
– Я обычный.
– И что, – спросил Борисенок, – у тебя своя мастерская
– Нет…Мастерская только членам Союза художников полагается. Да и то не всем.
– А ты не член союза?
– Нет. Но надеюсь…
– Понятно.
Борисенок разочарованно вздохнул, бросил окурок в печку и пошевелил закопченной кочергой багровые, пышущие жаром угли.
– Хорошая изба у Виктора, – одобрительно сказал он. – И просторно, и стены тепло держат… Матрасы вон, на нарах… Я в той избушке все бока на досках отлежал. До сих пор болят… А тут совсем другое дело.
«Да, – подумал я, неожиданно вспомнив о приятеле, – как-то он там? Живой ли?»
– Слушайте, – словно угадав мои мысли, спросил Тимка, – а почему медведь его только помял? Почему отпустил?.. Ведь если он такой людоед…
– А кто тебе сказал, что он его отпустил? – ответил Борисенок. – Он как раз его не отпускал… Он его в мох зарыл, а Витька, когда очухался, выполз.
– В мох? – ужаснулся Тимка. – Зачем?
– Ну, есть у медведей такое… Любят они с тухлятинкой. И лосей, бывает, прикапывают…
Мне стало не по себе от этого разговора. Зачем об этом?.. Да еще на ночь.
Я улегся на свой матрас, вытянул ноги. Тут даже подушки имелись. Курорт…
Тимка вышел на улицу и вернулся с охапкой дров. Бросил их к печи, чтобы подсохли. Утром чай кипятить быстрее будет.
Пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, я решил думать о чем-то хорошем. И неожиданно сам собой возник далекий метельный февраль. Такая же точно избушка… Я тогда только два месяца, как из армии вернулся. Помню это незабываемое ощущение легкости, абсолютного счастья и уверенности, что впереди – только хорошее. А как иначе? Девушка меня дождалась, родственники все живы-здоровы, что еще нужно для счастья?.. Я устроился работать в депо. А тогда было так заведено, что рабочие с предприятий обязаны были оказывать селу шефскую помощь. Кого отправлять? Конечно, молодежь – не так накладно для предприятия…И вот меня и еще троих ребят направили на заготовку елового лапника, из которого потом сельские умельцы приготовляли хвойную муку, и этой добавкой потчевали коров. Боролись таким образом с зимним авитаминозом… Утром нас забирала машина и везла на лесную делянку, где трудилась бригада лесозаготовителей. А вечером – снова отвозила домой. Работа была не пыльная. С учетом того, что за нашей продукцией в день приходил только один трактор с прицепом, мы, в общей сложности трудились не более часа. Все остальное время проводили в избушке. Без конца кипятили чай, перекусывали, рассказывали разные истории…И только когда в обеденный перерыв приходили лесорубы, мы уступали им место, а сами шли работать. Валили ель попышнее, срубали со ствола еловые лапы и складывали их в кучу возле дороги. Потом, когда появлялся трактор, мы грузили хвою в прицеп и ждали машину, чтобы увезла нас домой. Вот, собственно, и вся работа… На этом фоне труд настоящих лесозаготовителей выглядел просто героическим. Еще не рассвело – а они уже в лесу. По пояс в снегу, с тяжелой ревущей бензопилой в руках. Стемнело – а они все еще на делянке… И никакой мороз им ни по чем. Настоящие богатыри – высокие, крепкие, немногословные… Когда кто-нибудь из них, пригнувшись, входил в избушку, мы невольно замолкали. Весь в снегу, с кирпичным от мороза лицом, человек подходил к алюминиевой двухведерной фляге, черпал кружкой ледяную воду и жадно пил. Острый кадык ходил на щетинистой шее. От мокрой одежды валил пар… Допив, лесоруб молча оттирал губы, ставил кружку на место и снова выходил на мороз. И опять – визг пилы, холодная трясина снегов… Эти люди казались мне сделанными из стали. Да, по сути, такими они и были. Другим там просто не выжить… К чему это я? Ах, да, речь о счастье…Так вот, те метельные февральские дни запомнились мне именно бесконечным ощущением счастья. И было это не где-нибудь на солнечных Багамских островах, и не на шумных улицах Парижа, а в маленькой тесной избушке, посреди заснеженной глухой тайги… Целый день – от сиреневых предрассветных сумерек, до синевато-черной вечерней темноты – проходил в ожидании встречи. Встречи с самой красивой, самой желанной, самой любимой… Той, что ждала вечерами в уютной и чистой квартире, в панельном доме, на третьем этаже.
Каждому из живущих выпадают такие дни. Только не все помнят об этом.
– А у тебя, Тимка, есть девушка?
Мой вопрос смутил парня. Он даже немного растерялся.
– Есть, а что?
– Ничего… – ответил я, повернувшись на матрасе. – Переживает, небось, что в армию забирают?
– Конечно.
– Да все они вначале переживают, – включился в разговор Борисенок. – Только потом – «прости, не дождалась»!
– Моя дождется, – уверенно произнес Тимка.
– Ну, дождется, так дождется… Ты только жениться не торопись, – продолжал наставлять парня Борисенок. – Хомут надеть всегда успеешь…
– Не слушай его, Тимка, – перебил я. – Семья – это главное в жизни. Любые беды, любые невзгоды нипочем, если есть рядом близкие люди. Только в семье человек может быть по-настоящему счастлив.
– А у вас есть семья? – тихо спросил паренек.
Ответить я не успел… Абрек вдруг метнулся из-под нар к дверям, вздыбил шерсть на загривке и замер. В напряженной тишине послышалось грозное собачье рычание.
– Дверь!.. Дверь на притвор! – полушепотом выдавил Борисенок, и, не дожидаясь, пока кто-нибудь двинется с места, быстро соскочил с нар.
Схватив от печи кочергу, он вставил ее в дверную ручку, зафиксировав дверь так, чтобы снаружи открыть было невозможно.
– Тихо-тихо-тихо!.. – приложив указательный палец к губам, скороговоркой зашептал Борисенок. – Ходит… Слышите?
Тимка задул свечу и, прильнув к окну, попытался в темноте хоть что-нибудь разглядеть. Я лихорадочно зашарил по стене, пытаясь в потемках нащупать висящее на гвозде ружье.
– Гав! Гав! Гав! – тревожно залаял Абрек, напуская еще больше страху.
Борисенок кинулся от дверей, запнулся, упал и вполголоса матерясь, пополз на четвереньках за карабином.
Я перевел дух только тогда, когда отыскал в темноте патронташ и вставил пули в стволы… Остальные тоже чуть успокоились, сели рядышком на нары, держа наготове оружие.
– Это он за тобой пришел, – зашептал Борисенок, нервно поглаживая ребристый бок многозарядного «Тигра». – По следам… Оттуда, от ручья… Тихо! Слышите?..
Мы прислушались. Сквозь нервное рычание Абрека, мы различили какую-то неясную возню у первых входных дверей… Избушка имела двойные двери. Первые – это уличные… Потом – просторный холодный коридор… И только из этого «предбанника», через вторые двери можно было попасть внутрь.
– Что делать будем? – испуганно прошептал Тимка. Голос его дрожал.
– Ничего, – так же шепотом ответил я. – Сидим, ждем… Попытается влезть – шарахнем разом из всех стволов. Прямо через дверь.
– Пусть только сунется, – кивнул Борисенок. – Мы из него дуршлаг сделаем.
Прошло несколько томительных минут. Жутковато было сидеть вот так в темноте, напряженно вслушиваться в тишину, нарушаемую только тревожным лаем Абрека. Причем, каждый раз, когда пес начинал лаять, накатывала волна страха… Хотя, если разобраться и рассудить трезво, бояться нам было особо нечего. Во-первых, мы находились в крепкой, недавно отстроенной избушке, с толстыми бревенчатыми стенами. Разрушить ее зверю было не под силу. В окно тоже не пролезть – слишком маленькое. Во-вторых, нас было все-таки трое, и у каждого в руках – оружие. Причем из «Тигра» можно было всадить сразу десять пуль, без перезарядки… Таким образом, оснований для паники по большому счету не было. Однако, сама ситуация выглядела довольно нелепо… Ведь одно дело, когда ты выступаешь в привычной роли охотника: ты заведомо сильнее, ты преследуешь – дичь убегает. Это в порядке вещей… Но когда дичь начинает преследовать охотника! Тут уже все по-другому…
Глаза постепенно привыкли к темноте, и мы начали различать предметы. А в проеме окна, в свете луны и бледном сиянии снега, стали отчетливо видны деревья.
Абрек перестал взлаивать, все затихло.
– Пойду, посмотрю в окно, – шепотом произнес Тимка.
Почему-то мы не решались говорить в полный голос.
– Смотри, чтобы он тебе нос не откусил, – напутствовал парня Борисенок.
«Уже шутим… – подумал я. – Значит все не так уж и плохо».
Тимка осторожно приблизился к окну. Лунный свет очертил напряженно приподнятые худые плечи, коротко стриженую голову с оттопыренными ушами.