Белый, белый снег… (сборник)
Шрифт:
Я надеялся, что со временем в ней все же проснется природный инстинкт. Но на следующий год все повторилось: Нота по-прежнему не хотела работать. Поняв, что охотничьей собаки из нее не выйдет, я, скрепя сердце, отдал ее знакомым.
А тут как раз друг собрался переезжать в другой город и оставил мне свою собаку. Я взял ее с радостью: еще бы, сколько раз бывал с ней на охоте!
Звали ее Пальма. Она была полукровкой и поэтому особой статью не блистала. Длинная и густая рыжая шерсть – светлая на груди и темная на спине – говорила о том, что в ее семействе, кроме гончих,
Я поселил ее в конуру предшественницы и с тихой радостью предался мечтаниям о предстоящих охотах. Но долго радоваться не пришлось. Метельной февральской ночью мою Пальму украли.
Остался я опять без собаки.
Стал искать другую. Но у всех, у кого ни спрашивал, щенки были уже распределены. Я метался, звонил, пытался что-то предпринять, но все было напрасно.
Незаметно пролетело лето: пожелтели листья на березах, зачастили дожди. Снова пришла пора собираться на охоту. Но куда без собаки?
Как-то вечером шел по улице. Смотрю, бежит пегий гончий пес. Я свернул – и он туда же, я улицу перешел – и он тоже. Собака без ошейника, дай, думаю, приманю. И вроде понимаю, что нехорошо делаю, но остановиться не могу. Решил: если пойдет за мной, значит, судьба…
– Полкан! – крикнул первое, что пришло в голову.
Пес остановился, посмотрел на меня и побежал следом. Так и пришли мы домой.
Каюсь, грешен. В оправдание могу сказать одно: объявись хозяин, я тут же без разговоров вернул бы собаку. Однако время шло, пса никто не искал. И остался Полкан у меня.
Было ему года полтора. Об охоте он, судя по всему, и понятия не имел. Но внешние данные указывали на то, что он благородных кровей: вдобавок к классическому окрасу – черно-белому, в румянах – Полкан обладал коротким могучим торсом, широкой грудью и красиво вылепленной головой. Передвигался он легко и изящно.
Мне хотелось посмотреть, каков он будет в деле. Умудренный горьким опытом, не без трепета, пустил я его в лес. Но когда Полкан с ходу преодолел холодную речушку и уверенно пошел вперед широкими галсами, я сказал себе: «Из этой собаки будет толк».
Перед самым открытием охоты ко мне пришел человек и, повинившись, сознался в краже Пальмы. Он рассказал, как все было, сообщил, где ее нужно искать. Дело прошлое, простил я его и отправился за своей собакой.
Я готов был драться за нее, но все обошлось… Пухлогубый молодой парень, стыдливо пряча глаза, молча открыл сарай и впустил меня внутрь. Привыкнув к темноте, я увидел стоящий посредине столб и привязанную к нему собаку. Пальма узнала меня и, жалобно заскулив, кинулась навстречу. Короткий кожаный поводок не пускал дальше, но она, хрипя, тянулась ко мне, лизала протянутые руки. Я отвязал ее от столба и вывел из темницы.
И стало у меня две собаки, да каких! Совсем как в той поговорке: не было ни гроша, и вдруг – алтын.
В последнюю субботу сентября взял я их с собой на охоту.
В лесу было сумрачно и тихо. Едва рассвело, повалил снег. Собаки рыскали в поисках зверя, но тщетно: все утрешние следы были засыпаны. Заяц лежал плотно – он всегда боится первого снега.
Я проходил до обеда, но никого поднять так и не смог. Остановившись у ручья, вскипятил чайку, наскоро перекусил. Пора было поворачивать назад.
Все кругом побелело от снега, а он падал и падал.
Проходя редким ельником, краем глаза заметил в стороне какое-то движение: показалось, будто косач слетел и пошел низом. Но едва я подумал об этом, как разом – словно дизель запустили – взревели собаки.
Гон пошел вдаль, описывая правильный круг – «Пи-пи-пи-и!» – заливисто, взахлеб, тонко голосила Пальма. «Га-а-ав, ав-ва-а-ав!» – густым басом подпевал Полкан.
Собаки работали превосходно: ровно, без сколов, на одном дыхании. Я стоял, прислонившись к дереву, слушал, и все во мне трепетало от радости. Должно быть, те же чувства испытывает завзятый меломан, попавший на концерт любимого исполнителя.
Зайца я, конечно, прохлопал – он прошел чуть правее, крутанулся по старым следам и, запутав собак, исчез. Но что – добыча!.. Куда важнее было сознавать, что давняя мечта, наконец, сбылась: теперь я имел свой собственный «смычок».
Поначалу гончие мои были далеки от совершенства. Они не могли подолгу держать зверя, и часто гон прекращался после первого круга. Однако время шло, раз за разом они становились все настойчивей, вязче, и к началу третьего сезона самый хитрый заяц не мог сбить их со следа.
У охотников-гончатников считается недостатком, если собака отдает голос на «жировке». По классическим образцам она должна делать это только после того, как поднимет косого с лежки. Пальма отступала от общепринятых норм: едва попав на старый след, она тут же, редко и глухо потявкивая, давала об этом знать. Чем «горячее» становился след, тем тоньше и чаще взлаивала она. Наткнувшись, наконец, на заячью лежку, Пальма заходилась в пронзительном визге и, рыдая на самых высоких нотах, бросалась в погоню… Глядя на нее, отдавать голос задолго до подъема приучился и Полкан. Возможно, опытные гончатники меня осудят, но мне это нравилось: не надо было подолгу ждать пропавших неизвестно где собак, не надо было, заслышав вдали приглушенный лай, ломиться через заросли, догоняя сходящий со слуха гон – четвероногие помощники приводили меня к самой лежке, и оставалось только правильно выбрать позицию.
Но не каждый раз все шло гладко. Случалось попадать и на многоопытных, стреляных зайцев. Такой зверек – настоящее бедствие для гончатника. Спасаясь от преследования, он, в отличие от своих собратьев, не кружит в одном месте, а идет напрямую, километр за километром. Погоня может длиться целый день. Потерять собак при этом – пара пустяков.
Я очень дорожил своими гончими и как огня боялся таких зайцев. Но…
Однажды пошли мы с приятелем на охоту. Пороша была сказочная. На старом вырубе подняли зайца. Собаки викнули – и пошли.