Белый, белый снег… (сборник)
Шрифт:
Итак, пора… Зачерпнув воды из ближайшей лужи, заливаю костер – и вперед. Через полчаса я уже на своем болоте.
Стою, привалившись к дереву. Темень вокруг непроглядная, все живое еще спит. Ни звука… Лишь иногда с легким шуршанием осядет подтаявший снег – и снова тишина.
Этот ток я нашел сразу. Даже на подслух не ходил. Просто однажды на заре встал в кромке болота, услышал песню – и в то же утро добыл глухаря.
Ток здесь небольшой, прилетает семь-восемь птиц. Но мне этого вполне достаточно. Да и то сказать: редко где сейчас найдешь ток богаче – поубавилось глухаря.
Впрочем, однажды мне довелось побывать на большом току. Знакомые ребята, собираясь на охоту, пригласили меня с собой. Поехали втроем. На мощном автомобиле «ГАЗ-66» долго пробирались по раскисшим лесным дорогам, форсировали многочисленные ручьи и речушки, пока, наконец, уже впотьмах, не прибыли на место. Мало кто из нашего брата добирался сюда, и это обстоятельство вселяло надежду на удачную охоту. Но то, что принесло с собой утро, превзошло все ожидания. Окрестный лес буквально гудел от токующих косачей. Бормотание отдельных птиц, а их здесь были десятки, сливалось в сплошной гул: «У-у-уу!»
Поющих глухарей мы насчитали голов пятьдесят. Знакомые мои взяли по одному, а я вернулся ни с чем. Что ж, бывает – на то и охота. Зато насмотрелся да наслушался… Мне показалось, что я попал по крайней мере в прошлый век. Столько дичи, собранной вместе на относительно небольшом участке, я не видел ни до, ни после. И вряд ли уже увижу когда-нибудь.Что-то неуловимо изменилось вокруг. Хотя все еще темно и звезды так же просвечивают сквозь кроны сосен, чувствуется – уже не ночь. И на этом перевале от тьмы к свету, когда уже не ночь, но еще и не утро, раздалось знакомое: «Тэ-ке, тэ-ке». Словно кто-то постукивал камнем о камень. Сладостно замерло сердце – и разом забыл обо всем. Началась охота!
Пока далеко – иду, особо не таясь. Потом начинаю подлаживаться под песню: два-три прыжка – стоп… Два три прыжка – стоп… Глухарь не слышит и не видит только пару секунд. За это время надо успеть переместиться и замереть, иначе он мгновенно среагирует не только на звук, но и на неосторожное движение.
Внезапно
Два прыжка – стоп… Два прыжка – стоп…
Уже светает. Гаснут звезды, белесый свет разливается окрест. Отчетливей проступают очертания деревьев, и уже можно без труда различить узоры красноватого мха на вытаявших из-под снега островках.
Протяжные трубные звуки разнеслись по болоту – это проснулись журавли. А вот и сами они: несколько больших длинношеих птиц с криками поднялись над вершинами сосен и пролетели неподалеку. Их черные силуэты четко выделяются на бледно-голубом небе. Длинные ноги смешно и нелепо болтаются, словно жерди. Решили размяться после ночевки или спугнул кто?
А глухарь уже где-то рядом. Сейчас надо быть особенно осторожным: под каждую песню – только шаг.
Азартно поет глухарь, песню за песней рассыпает. Но вдруг поперхнулся, смолк. Стою, жду, когда снова ударит, а он молчит, выжидает чего-то. Как назло встал неудобно: одна нога чуть не по колено ушла в сырой мох, другая зацепилась за корневище – ни туда, ни сюда. И не переступить никак, пока снова не запоет.
Тихо стою, не шевелюсь. Слышу, как неподалёку токуют еще два глухаря. Тетерка квохчет. Где-то в поднебесье барашком блеет бекас. Чуфышкают косачи… А мой глухарь все молчит. Нога онемела уже, мелкой дрожью взялась от напряжения. Мочи нет больше терпеть. Чувствую, еще пару минут и не выдержу…
Наконец, видно, надоело глухарю молчать, снова защелкал.
Один шаг – стоп… Один шаг – стоп…
Смотрю внимательно вокруг – где-то здесь должен быть. Ага, вот он! Сидит в вершине небольшой сосенки, голову задрал, хвост веером распустил, крылья свесил и выдает песню за песней. Апогей каждой – последнее колено, тот самый момент, когда теряет осторожная птица слух и зрение, стремясь выплеснуть то, что теснит и распирает грудь. Одним слышится здесь скырканье, другим – точение; мне же всегда казалось, что это страстный шепот. Переступает с ноги на ногу глухарь, ходит взад-вперед по ветке, потряхивает бородкой в азарте и, содрогаясь всем телом, издает странные звуки, словно шепчет о чем-то осипшим, сорванным голосом. А о чем еще можно шептать в это весеннее утро? Конечно, о любви!
И жажда любви оказывается сильнее чувства самосохранения.
У него был шанс спастись, но он не использовал его. Я поднимаю ружье и нажимаю на спуск. Ломая ветви, глухарь падает вниз.
Вот и все… Смолкает гром выстрела, и сразу накатывает усталость. Позади бессонная ночь, переживания, страхи, пьянящее чувство азарта. Впереди – дорога домой.
Согнувшись под тяжестью рюкзака, я буду долго брести лесом, потом, в ожидании поезда, сидеть на вокзальной скамье, сквозь дремоту слушать неторопливые разговоры местных старушек. И на вопрос кого-нибудь из знакомых – как, мол, успехи – отвечу: «Как обычно…»
На Порме
Всю зиму мой приятель Леха донимал рассказами о чудесной реке Порме и до того довел, что стала она по ночам сниться. Еще лежал снег, а мы уже вовсю готовились к рыбалке: мастерили самодельные блесны из латуни и бронзы, правили крючки, приводили в порядок снаряжение.
Наконец время пришло, и солнечным майским утром мы отправились на реку. С нами за компанию поехали еще двое – Анатолий и Александр – тоже заядлые рыбаки и охотники.
Выехали на двух тяжелых мотоциклах. Подпрыгивая на ухабах, стремительно неслись по просохшей грунтовой дороге. Тугой теплый ветер хлестал в лицо, тревожил забытыми за зиму запахами. Листья только-только начали распускаться, и деревья стояли окутанные нежно-зеленой дымкой. Солнце слепило глаза, небо сияло голубизной. От скорости и избытка чувств хотелось петь или кричать, что есть мочи.
Долго ли, коротко ли, а доехали мы до таких мест, что дальше на технике двигаться стало невозможно. Пришлось спешиться и топать пешком.
Сначала шли старыми вырубами, потом уткнулись в болото. Пружинил под ногами влажный мох, хлюпала вода, а мы все шли и шли. Казалось, болото никогда не кончится: в какую сторону ни глянь, везде один и тот же пейзаж – редкие невысокие сосенки, вросшие в мох.
Ласковое утреннее солнце было не узнать. Сейчас оно жгло невыносимо. А мой зимний железнодорожный «гудок», подбитый искусственным мехом, так и притягивал его лучи. Но мало того, что одет я был явно не по сезону, так еще, вдобавок к тяжелому рюкзаку, как самый молодой и выносливый, нес в руках трехлитровую банку с карасями. Мы собирались ставить «крюки», а карась – лучший живец для щуки. Это вам любой рыбак подтвердит. И потому я терпеливо сносил все тяготы и лишения, но банку с карасями не бросал.
Порма возникла неожиданно – по крайней мере, для меня. Ведь я один из всех был здесь впервые. Речка как речка – ничего особенного. Много таких в наших местах: с шумными перекатами, тихими омутами и непроходимыми лесными завалами по берегам.
Мы разделись до пояса и, черпая пригоршнями холодную воду, остудили разгоряченные тела. Освежившись, Анатолий захватил спиннинг и пошел на разведку. Александр и Леха разожгли костер, поставили кипятиться чай. А я уселся на берегу и принялся ошкуривать длинное и тяжелое удилище для своей «трясухи».
Что такое «трясуха»? Для людей несведущих объясню. Это все равно, что обыкновенная удочка, только без поплавка, с толстой леской, тяжелым грузилом и огромным крючком, лучше – «двойником». На крючок за спинку насаживается рыбка, причем так, чтобы жала крючка не было видно. Легким подергиванием удилища ее приводят в движение. У опытных рыболовов рыбка движется как живая, и щука, не в силах устоять перед искушением, хватает приманку.
Из всей нашей компании только я решил промышлять этим старым дедовским способом. Остальные предпочли спиннинг.
– Э-э-э! Братия, чай готов! – объявил на всю округу Леха, сложив рупором ладони.
Я поспешил к костру. Котелок, в котором свободно могло уместиться полведра, был уже снят с огня. На расстеленной газете лежала нехитрая снедь.
Из-за прибрежных кустов показался Анатолий. В одной руке он держал спиннинг, в другой – небольшую щучку. Подошел, бросил рыбину в траву.
– Ну, ты даешь! – искренне изумился я. – Так быстро!?
– Долго ли умеючи… – с улыбкой ответил он и, достав из рюкзака плоскую алюминиевую фляжку, подсел к нам. – Давайте с устатку и для аппетита.
Анатолий разлил по кружкам бледно-фиолетовую жидкость.
– Что это? – насторожился я, всегда с подозрением относившийся к самодельным напиткам.
– Пей, не отравишься, – успокоил он меня. Я отхлебнул сладковато-терпкую брагу, сделанную, как оказалось, из черничного варенья. Ничего, пить можно. Легкий хмель ударил в голову. Я достал сигареты, прикурил от уголька.
Хорошо в это время в лесу. Птицы поют на все лады, природа расцветает и, самое главное, – ни комаров, ни мошки. Через пару недель уже так спокойно не посидишь – загрызут, если без мази.
– Ну, пошли, что ли?
– Пошли…
Остатками чая Леха залил костер, и мы двинулись по реке.
Несмотря на все наши старания, в первые полчаса никому обрыбиться больше не удалось. С шумными всплесками ложились в воду блесны, тарахтели спиннинговые катушки, я тоже старательно хлестал своей удой, но все было напрасно.
Наконец шедший позади Александр возбужденно воскликнул: «Есть!». Немного погодя поймал щучку и Леха. И только у меня даже поклевки не было.
Но не успел я огорчиться, как возле своего живца увидел бурун и почувствовал легкий толчок в руку. Конец удилища послушно согнулся, леска натянулась струной, но я тут же ослабил натяг, и она, провиснув, кольцом легла на воду.
Щука, однако, не захотела сразу заглатывать добычу, и пошла на середину реки. Леска снова натянулась, удилище задрожало в руках. Еще немного, и хищница, почуяв подвох, бросит приманку. Я подсек – и в ту же секунду ощутил на том конце волнующую тяжесть. Пытаясь поднять рыбину из воды, я, что есть силы, тянул ее вверх, но щука упрямо не хотела выходить на поверхность. Согнутое в дугу удилище металось из стороны в сторону, леска резала воду… Наконец моя взяла: блеснув желтоватым брюхом, с широко раскрытой пастью и распущенными плавниками, хищница вылетела из воды и, освободившись от крючка, шлепнулась на берег. Бросив удилище, я схватил ее за жабры…Банка моя с карасями потихоньку пустела: через каждые триста-четыреста метров мы ставили «крюки». Острым топориком Анатолий рубил молодое деревце, стесывал ветки и втыкал получившийся кол в берег. Потом, с ловкостью фокусника, извлекал из банки живца, и спустя несколько секунд рыбка уже плавала в реке, с торчащим из жабр «двойником». Далеко от колышка карасю не давал уплыть тонкий шелковый шнур, намотанный на проволочную рамку и закрепленный таким образом, что размотать его могла лишь щука.
Наконец, когда все «крюки» были поставлены, мы устроили привал. Кипятили чай, потрошили пойманных щук – их у нас было уже больше десятка. Жаль портить такую красоту, хотелось привезти домой нетронутыми, но погода стояла теплая, и за сутки рыба могла испортиться.
Чищеных щук пересыпали солью, переложили травой и убрали в один из рюкзаков, предварительно освободив его от содержимого. Теперь будем таскать его по очереди.
Банка с карасями меня тяготила, но и бросать было нельзя: ловлю я на живца, а не на блесну… Леха предложил выход – порыбачить на щучью кишку. Я тут же решил попробовать.
Пока все пили чай, я спустился к реке и, не очень-то надеясь на успех, начал экспериментировать. К моему удивлению, после нескольких забросов последовала поклевка, и я с торжествующим криком вытащил из воды щуку килограмма на полтора.
Оказалось, что ловить на новую наживку даже лучше: если раньше нередко случались сходы, то тут щука садилась намертво. Выпустив в реку оставшихся карасиков, я освободился наконец от осточертевшей банки и налегке быстро пошел вперед.
Вначале впереди были слышны голоса, но после того, как спрямил несколько поворотов, все стихло, и я оказался в одиночестве.
Чем дальше уходил я по Порме, тем чаще попадались мне следы пребывания бобров: старые и новые плотины, перегораживающие реку, высокие пеньки, похожие на торчащие из земли очиненные карандаши; многочисленные отпечатки перепончатых лап на берегу. Я еще ни разу не встречался с этими зверьками. Вот бы, думаю, увидеть хоть одного.
Вдруг слышу свист – словно кто-то
И только когда я услышал неподалеку знакомую, тонкую и чистую мелодию рябчика-самца: «Ти-и, та-а-а! Ти-и, ти-ти-та…», понял, кто меня дурил. Это же самка рябчика! Как я сразу не догадался?
Присев на сухую кочку, я вытянул натруженные ноги и стал слушать, как пересвистывается пестренькая курочка с хохлатым лесным петушком. Вскоре жениху надоело общаться на расстоянии, и он начал потихоньку сближаться: просвистит заливисто, услышит ответ и перелетит. Снова свистнет – и снова перелетит.
Метрах в двадцати от меня, склонившись к самой воде, над рекой нависла старая сосна. Выпорхнув из чащи, рябчик сел на нее, важно прошелся по стволу к вершине, неспеша переступая лапками, кивая головой на каждый шаг, и, открыв клюв, просвистел свою песню. Выдохнув последнюю ноту, приподнял хохолок на макушке и, потешно склонив голову набок, внимательно прислушался. Подружка не замедлила с ответом. Не дослушав ее, рябчик сорвался с места и исчез среди деревьев.
Я хотел встать и идти дальше, но вдруг заметил плывущий по реке темный предмет: то ли сушину, то ли кусок коры. Несколько секунд я сопровождал его глазами, пока не сообразил – плывет-то против течения!.. Когда расстояние сократилось, стало ясно, что это бобр. Я замер, боясь пошевелиться.
Не замечая меня, зверек долго плавал рядом: переворачивался на спину, кувыркался, нырял, кружил по воде. Я смотрел на него с тихим восторгом. Надо же, захотел увидеть – и на тебе! Да еще так близко…
Неизвестно, сколько бы еще это продолжалось, но какая-то букашка села мне на лицо и, щекоча, стала пробираться к уху. Я не выдержал и легонько шлепнул ее ладошкой.
Бобр среагировал мгновенно! Широким, как весло, хвостом он сильно ударил по воде и в ту же секунду исчез. Я долго ждал, надеясь, что он вынырнет, но осторожный зверек так и не появился.
За поворотом послышались голоса, и вскоре я увидел своих спутников. Они шли по противоположному берегу.
– Эй, вы как туда попали? – удивленно воскликнул я.
– По завалу перешли, – ответил Анатолий.
Они присели напротив меня на высоком берегу. Мы покурили, и я рассказал им про бобра. Потом Александр и Анатолий пошли дальше, а Леха размахнулся спиннингом и метнул в мою сторону блесну. Она упала в воду в нескольких шагах от меня, и почти сразу за всплеском раздались ругательства:
– Зацепил, так-перетак! Зар-р-раза!
Леха дважды дернул спиннингом, но блесна не шла. Я уже прикидывал, чем помочь приятелю, и тут вдруг затрещала катушка. Леха опешил и робко предположил: «Кажется, это не зацеп…» Конечно, какой уж тут зацеп, когда того и гляди спиннинг из рук вырвет.
Леха начал потихоньку подматывать леску. Щука отчаянно сопротивлялась, но понемногу уступала. До самого берега она ни разу не поднялась на поверхность, шла все время возле самого дна. Подтащив добычу, Леха одним рывком выбросил ее на берег. Издали щука показалась мне черной, словно головешка, и толстой, как полено.
В одиннадцатом часу вечера мы вышли к старой лесной избушке, по окна вросшей в землю. Тут и решили заночевать. Но прежде чем остановиться, в ближайшем омуте бросили небольшую сеть – авось что-нибудь к утру попадет.
Вскоре на берегу запылал огонь, и каждому из нас нашлось дело: один потрошил рыбу, другой чистил картошку, третий рубил сушняк, четвертый таскал его к костру.
Когда уха была почти готова, Александр заправил ее лавровым листом и, шумно прихлебывая с ложки горячий бульон, загадочно произнес: «Чего-то в супе не хватает». Затем полез в рюкзак и извлек оттуда бутылку «Пшеничной».
Поужинав, стали укладываться спать. Все, кроме меня, решили ночевать в избушке. Я остался у огня и, как оказалось, не ошибся. Под утро, постукивая от холода зубами, продрогшая команда дружно высыпала из избушки и окружила костер. Какой уж тут сон…
Я встал, огляделся. Было уже светло. За ночь температура упала ниже нуля, и все вокруг побелело от инея. Над рекой поднимался туман.
Взяв котелок с остатками вчерашней трапезы, я отломил кусок черного хлеба и, стал есть, не разогревая. Холодная уха была похожа на застывшее желе: воткни ложку – не упадет.
Прежде чем двинуться дальше, проверили сеть. Улов оказался неплохим: кроме двух десятков крупных желтоглазых ельцов, в капроновых ячеях запуталось несколько щучек.
Все дальше уходили мы по реке, и с каждым километром она становилась шире и полноводней. Щука брала жадно, и вскоре Александр, несший рюкзак с рыбой, взмолился:
– Все, мужики, больше не потяну. Оставляйте улов у себя…
На одном из поворотов вспугнули пару журавлей. Они подпустили на удивление близко, и когда с внезапным шумом поднялись, я невольно вздрогнул. Утренний туман искажал очертания предметов, скрадывал расстояние, и поэтому летящие над рекой птицы походили на гигантских доисторических существ. Они были настолько огромными, что казалось, будто крылья их задевают деревья, стоящие по берегам.
Часов в десять утра, остановившись на очередной привал и, попив чайку, решили возвращаться. Чтобы не петлять по реке, пошли напрямик. Долго тащились лесом, старыми и новыми вырубами и, наконец, снова вышли к реке – надо было забрать расставленные «крюки».
Почти на всех запас лески был размотан. Мы уже сняли несколько приличных щук, когда увидели нечто необычное: здоровенный кол, к которому была привязана снасть, ходуном ходил из стороны в сторону. Кто-то невидимый из глубины речного омута что есть силы, дергал за шнур.
Некоторое время мы стояли, переглядывались многозначительно, пытаясь хотя бы приблизительно определить размеры чудовища. Потом Анатолий решительно взялся за кол и, выдернув его из земли, с силой потянул на себя. Но сопротивление на том конце было настолько сильным, что он не смог отвоевать у рыбины ни сантиметра. Так и тянули они, каждый в свою сторону, словно соревновались в перетягавании каната. Впрочем, длилось это недолго. Анатолий вдруг почувствовал слабину и принялся быстро выбирать леску руками.
Мы удивились, когда из воды показалась килограммовая щука. Пока соображали, что бы это значило, Анатолий взял добычу в руки и крикнул: «Чуть напополам не перегрызла! Здоровая, видать, крокодилина…» И мы поняли, что щука, которую он держит в руках, всего лишь «живец», выдернутый из пасти водяного монстра. Разгадка была простой: щука проглотила карасика, а ею, в свою очередь, решила позавтракать более сильная соплеменница.
В прибрежных кустах наткнулись на рыбацкую избушку. Из любопытства заглянули внутрь и увидели… картины на стенах. Кто он, этот неизвестный художник? Зачем увез в глухомань свои творения, где не только ценителя живописи – человека встретишь не часто. Ответа на эти вопросы мы так и не получили.На перекате услышали характерные всплески. Хариус резвился в прохладных струях. Я вспомнил, что где-то в рюкзаке есть поплавочная удочка. Привязал ее к удилищу вместо «трясухи» и решил попробовать – может, возьмет?
Но на что ловить? Анатолий предложил сделать искусственную «мушку». Острым, как бритва, ножом он отхватил у меня с головы клок волос, перевязал ниткой, выдернутой из свитера, и подал мне готовую насадку.
Я снял с удочки грузило и принялся ловить в проводку, «Мушку» мою несло по течению, кружило в водоворотах, а хариус плескался рядом и напрочь ее игнорировал. Леха посоветовал попробовать на бабочку. Бабочка была поймана и тут же использована в качестве приманки. Но и на нее хариус внимания не обратил.
Тогда я взял в руки крепкую палку и, покопавшись в земле возле берега, нашел вялого и бледного дождевого червя. Капризный хариус как будто только этого и дожидался – взял с первого заброса. Под одобрительные возгласы я вытащил его из воды и, взвесив на руке, небрежно сказал: «Ловил и побольше».
Обратный путь был нелегким. Едва передвигая ноги от усталости, мы шли через лес, через болото и, наконец, вышли к мотоциклам. Сбросив тяжелые рюкзаки, без сил повалились в траву.
Леха, не теряя чувства юмора, оттер рукавом пот со лба и удовлетворенно произнес:
– Вот и отдохнули…
Полкан и Пальма
Дед мой, охотник, всегда держал лаек, а я пристрастился к гончим.
Своей собаки у меня долго не было – приходилось довольствоваться тем, что друзья и знакомые брали с собой. Но мечта иметь хорошую гончую не оставляла меня.
И вот однажды я принес домой маленького рыжего щенка. Мы назвали собачонку Нотой и, напоив теплым молоком, положили на подстилку возле батареи.
Первое время она только и делала, что спала, свернувшись клубочком и уткнувшись носом себе в живот. Чуть повзрослев, начала потихоньку проказить: то лужу где-нибудь оставит, то погрызет нужную вещь, то за дочкой начнет охотиться – выждет, когда та ее не видит и бросается из засады, норовя тяпнуть за ногу острыми, как шильца, зубами.
Месяца через два Нота сменила прописку – я свез ее на другой конец города, где в собственном доме жили мои дед и бабушка.
Она росла быстро, и вскоре из нескладного лопоухого щенка превратилась в красивую гончую собаку. Вот только нос у нее был не черным, как положено, а розовым. Дефект бросался в глаза и часто служил предметом насмешек: «Чего у твоей собаки нос как у алкоголика?» Но я не придавал этому особого значения: главное, чтоб работала, а остальное – не важно.
Каждую неделю я водил ее в лес и с нетерпением ждал открытия охоты.
Наконец этот день настал. Спозаранку я был уже за городом. Брел, не спеша, по осеннему лесу, любовался на свою собаку и тешил себя самыми радужными надеждами.
Вдруг из-под куста выскочил заяц. В несколько прыжков он пересек небольшую поляну и скрылся в чащобе. Я замер, наблюдая, как поведет себя Нота.
Она пересекла след, крутанулась на месте, принюхалась, вильнула хвостом и… преспокойно побежала дальше.
Я кинулся к заячьей лежке, крикнул, подзывая собаку «Вот-вот-во-о-от!», и когда она прибежала, ткнул ее мордой в примятую траву. Нота деловито закрутила хвостом, взвизгнула и пошла по следу. Дойдя до середины поляны, она остановилась в раздумье – и легкой рысцой затрусила совсем в другую сторону.
Мы проходили по лесу целый день, и ни разу больше Нота не подала голос. Я был расстроен, но утешал себя тем, что она еще слишком молода. Я не хотел замечать, что собака панически боится леса и почти не отходит от ног. «Ничего, – успокаивал я себя, – вот выпадет снег, тогда…»
Снег выпал, но мало что изменилось. Я находил заячий след, распутывал хитроумные «двойки» и «скидки», поднимал косого с лежки, но гона не было. В лучшем случае Нота с лаем проходила метров триста, а затем возвращалась своим следом, приветливо помахивая хвостом и как бы говоря: «Ну что, хозяин, пойдем, поищем другого?»
Мокрый, замерзший и безмерно уставший, я смотрел на нее, и в глазах моих закипали слезы. Случалось, я терял рассудок и, отломив от ближайшего дерева ветку потолще, бросался ей навстречу. Понимая, чем это может для нее обернуться, Нота благоразумно исчезала и пережидала бурю в каком-нибудь укромном месте.
Остыв, я подзывал ее, легонько трепал за загривок, показывая, что уже не сержусь, и мы шли дальше.
Иногда доводилось слышать, как гоняют чужие собаки. Сердце сжимала белая зависть – везет же людям! Присев на пень или валежину, я закуривал и слушал, слушал…