Белый, белый снег… (сборник)
Шрифт:
О наступлении весны местные жители догадывались не только по календарю. Выйдя рано утром на крыльцо и вдохнув полной грудью свежий морозный воздух, можно было услышать, как на болоте с чудным названием Ледянка бормочут и чуфышкают косачи.
Повзрослев, мы все реже появлялись здесь. Последний раз собрались, чтобы отметить чей-то день рождения. Горел костер на берегу, эхом разносился над озером звонкий девичий смех. Мы катались на лодке, пили красное вино, пели песни и были, как мне кажется, счастливы…
Ничего этого уже нет… Не токуют косачи на Ледянке,
Есть только этот промозглый вечер, кромешная тьма, да стон ветра в провисших проводах. И пахнет дымом, как на пепелище…
Праздник весны
Снег уже давно сошел, а весна как будто и не торопилась доводить свое дело до конца. Словно сказочной «мертвой водой» окропила она заснеженную землю, и снег умер; и чтобы пробудить ото сна оцепеневшую природу, отправилась весна за «живой водой», да, видно, заплутала где-то.
И стоят молчаливо леса, содрогаясь под порывами холодного северного ветра, сиротливо чернеют поля, наводя уныние и тоску, и сыпет, сыпет белой колючей крупой хмурое низкое небо.
Но однажды, проснувшись, вдруг замечаешь, что все вокруг наполнено каким-то особенным, радостным светом. В распахнутую форточку вместе с теплым весенним ветром врываются звонкие голоса играющей во дворе ребятни, оглушительный гам ошалевших от тепла воробьев, звуки далекой ритмичной музыки. И на полу, стенах, потолке – всюду веселые солнечные блики.
День-два – и не узнать преобразившуюся природу. Как вода, прорвавшая плотину, стремительно и неудержимо кипит, бурлит и торжествует таившаяся до времени сила.
В такие дни нельзя усидеть дома, и я, собрав нехитрые рыбацкие пожитки, подхваченный этим бурным потоком, оказываюсь в тихом глухом уголке, на берегу лесной реки.
Оставив рюкзак под раскидистой старой елью, развожу костер, вешаю на таганок котелок с водой и, пока она закипает, готовлю рыбацкие снасти. Потом, не спеша, пью крепкий чай, слушаю разноголосый птичий гвалт.
Велики ли пичуги, а что вытворяют?! Весь лес звенит от их неистовых песен. Пойте, ведь немного времени отпущено вам для радости. Загрубеет клейкий душистый лист, встанет в полный рост трава, и стихнут, потеряют страсть ваши песни.
Рыбацкий азарт подзуживает немедля бежать к воде, но я, сопротивляясь ему, нарочно, не торопясь, разгибаю бродни, заливаю костер и, прихватив легкое бамбуковое удилище, спускаюсь к реке.
Неширокая, спокойная летом, сейчас она неузнаваема. Гремит, клокочет на перекатах, несет вниз по течению обломанные ветки, прошлогодний сухой тростник, клочья грязно-желтой пористой пены. Кое-где, на широких плесах и возле омутов, река замедляет свой бег, собирается с силами, отдыхает.
К одному из таких мест и бреду я, осторожно ступая, стараясь не зачерпнуть голенищем студеную воду.
Добравшись, достаю из жестяной банки шустрого дождевого червя, сажаю его на крючок и, взмахнув удилищем, забрасываю снасть. Легкий красно-белый поплавок из
Неспешно скользит он по речной глади, попадает в водовороты, кружится, плывет дальше. Благополучно миновав омут, поплавок ложится набок – запас лески иссяк. Еще и еще проводка – безрезультатно.
Я начинаю терять терпение: как же так, неужели придется уехать ни с чем? Досадую, но глаза неотрывно следят за поплавком, а в душе теплится надежда.
Ага, вот!.. Поплавок вздрогнул и тихо затонул. Подсечка, недолгая борьба – и тяжелый, серебряный слиток мокро шлепается в ладонь.
Освободив от крючка, опускаю рыбину в сумку, закрепленную на груди. Делаю новый заброс, и спустя некоторое время еще одна бьется в моей сумке.
Крупная ровная плотва берет жадно, и я, отдавшись рыбацкой страсти, забываю обо всем на свете.
Состояние отрешенности прерывают частые всплески воды. Из-за поворота реки показывается человек в защитного цвета плаще и блеклой армейской фуражке. В руках у него длинное телескопическое удилище. Он идет в мою сторону, и, пока приближается, успеваю как следует его рассмотреть: пожилой мужчина, почти старик, хотя назвать его стариком язык не поворачивается – бодр, подтянут, чисто выбрит, на висках серебрятся седые, коротко стриженые волосы; лицо, посеченное морщинами, сохранило румянец, свойственный людям некурящим. Приветливо улыбнувшись, незнакомец здоровается. Я холодно киваю в ответ, недовольный тем, что пришел посторонний и нарушил мое уединение.
– Молодой человек, – обращается он ко мне, – не найдется ли у вас наживки? Свою всю извел…
Приятный баритон и располагающая улыбка делают свое дело. Вспыхнувшее было раздражение, тает. Широким жестом делюсь наживкой.
Старый рыбак благодарит, отходит недалеко, закидывает удочку.
Стоим, перебрасываемся ничего не значащими фразами. Проходит немного времени, и мне кажется, что мы с ним давно знакомы. Вежливый дед симпатичен мне. Его разговорчивость не утомляет. Он не из той породы говорунов, что сорят словами, как шелухой от семечек. Манера говорить и умение держаться выдают в нем человека бывалого, знающего себе цену.
Постепенно узнаю, что он отставной военный, живет в столице. Когда-то, много лет назад, служил в этих местах и сейчас вновь приехал сюда отдохнуть на природе, потешить душу хорошей рыбалкой. Приехал не один – с напарником, но тот с утра еще ушел со спиннингом по реке и до сих пор не вернулся.
За разговорами незаметно летит время. Наступает вечер. Тускнеет яркое голубое небо. Солнце, став похожим на спелое яблоко, краснея все больше и больше, тяжело склоняется к горизонту.
Где-то рядом, в густом прибрежном кустарнике, прокуковала и смолкла кукушка. Тотчас за рекой эхом отозвалась другая. На маленький, не залитый водой островок, прилетел кулик. Приседая на тонких ножках, забегал по крохотному клочку земли, оглашая окрестности звонким криком: «Киви-киви-киви!» Побегал, потыкал носом прибрежный ил и улетел.