Белый олень. Часть 1
Шрифт:
Пасти коров не так уж легко. Это со стороны кажется, будто пастух ничего не делает. На самом деле всё не так-то просто. Коровы с виду только медлительные, а отвернулся на минуту — и сбежала уже коровка. Домой захотела пойти или, наоборот, на другой луг, где трава ей послаще показалась.
Все они по характеру разные. Какая-то будет гулять по пастбищу целый день, и ничего ей больше не надо. А бывают такие любопытные мошенницы, вроде и на луг её привели, и трава замечательная, вкусная — а она так и норовит в путешествие отправиться, посмотреть, а что там, за перелеском?
Вот
Вообще Тучка эта стала Каськиной любимицей. Раньше, когда он пастушеством не занимался, то думал, что коровы глупые. Но Тучка была ужасно хитрая. Захочется ей, например, уйти на водопой раньше времени, и начинает она незаметно перемещаться к краю луга. Тихо-тихо пошагивает и порой косит на Каську лукавым глазом.
Каська уже к таким штучкам привык, обегал её так, чтобы спереди зайти, шугал и возвращал в стадо. Тогда Тучка принимала такой невинный вид, что Каська порой начинал хохотать.
“А я что, а я ничего… — словно говорила Тучка. — Я всего лишь травку щиплю, травку да клевер белый”.
И мычала добродушно, оглядываясь на Каську. Она действительно была очень добрая, ласковая, любила, когда хвалят её. И имя своё знала.
У многих коров были колокольчики. Когда стадо паслось на лугу, то стоял удивительно мелодичный звон, будто они друг с другом договорились, в каком порядке головой крутить, чтобы лучше получалось. Значительно позже уже взрослому Касьяну много довелось прекрасной музыки услышать, но никогда ничего не казалось ему чудесней этого звона, сопровождаемого шелестом ветра в листве.
Динь-динь-ш-ш-динь-динь-динь-ш-ш…
Правда, у Тучки колокольчика не было. Мачеха не захотела колокольчик покупать, пожалела монет, но велела Каське получше присматривать за коровой.
Он и присматривал не за страх, а за совесть.
Но как-то однажды выдался у Каськи тяжёлый день.
Точнее, всё началось ещё с ночи.
Тогда повадился к ним на огород шастать по ночам заяц. То морковь погрызёт, то капусту, а что не погрызёт, то потопчет.
Рассердилась мачеха и обвинила во всём Каську.
— Из-за тебя всё, бездельник! Ты дыры в плетне заделать не можешь.
Каська и заделывал дыры, но зайцу это нисколько не мешало.
— Изволь изловить этого зайца, бездельник! Хоть всю ночь сиди.
И муж её присоединился.
— Если нынче ночью хоть один листик пропадёт, выдеру так, что неделю сидеть не сможешь.
Пришлось в ту ночь Каське ночевать в огороде, сторожить. Взял он подстилку, уселся под яблоней. Не так уж тут было и плохо, надо сказать. Прохладно только. Ну, ничего.
Было тихо. Изредка ухала сова. Ветки деревьев покачивались.
Каська сидел, размышлял о зайце, о том, как бы не пропустить его. Поймать, конечно, не получится, но напугать можно. Наверно, лучше было бы собаку во двор выпустить, она бы подняла такой лай, что никакому зайцу мало бы не показалось.
Но мачеха не держит собаку, потому что её кормить надо.
А он у них, значит, вместо собаки,
Он был незлобив по характеру, но сейчас вдруг на него нахлынула обида. Каська припомнил все придирки, которые слышал от мачехи с мужем. Хлебом и водой они его попрекали, а между тем жили в его родной избе, и заставляли работать с утра до ночи.
Другие ребята могли играть, общаться друг с другом. Сейчас он вдруг осознал, что уже давненько не успевает этого делать — мачеха придумывает всё более и более сложные задачи для него, с которыми иной раз и за день не удаётся управиться. Стоило подивиться её неистощимой изобретательности.
Из одежды своей он давно вырос, вся она поистрепалась, ещё добро — бабушка Мара подштопает, или кто из соседей, которых он подменял в стаде, со своего плеча что-нибудь отдаст.
И всё время на него кричали. Кричали и ругались, обвиняли в правдах и неправдах. Это было всего обиднее. Он когда-то думал, если будет всё делать хорошо, то его полюбят, но ничего из этого не вышло. Если мачеха не находила, что сказать плохого, то просто молчала. Однако это бывало редко.
Каська почувствовал, что на глаза навернулись слёзы. И без того смутные ночные картины расплывались и туманились ещё больше.
Нет!
Каська мотнул головой так, что стукнулся о ствол яблони. Не будет он плакать. И прислуживать мачехе с мужем не будет.
Почему он вообще с ними живёт?
Так сложилась его судьба, но почему он не может её изменить?
Ведь может же, может!
Каська, взбудораженный, вскочил. Дунул ветер, растрепал его волосы. Вокруг была тьма, и все предметы тонули в ней, но внутренним взором Каська видел нечто необыкновенное, сверкающее, удивительное, видел моря, города, пустыни, дворцы, видел восходы и закаты в дальних странах, видел горы сокровищ, пыльные дороги, неведомых зверей и птиц, видел мудрецов, царей и воинов, видел прекрасных дев, видел себя, совершающего подвиги, себя, творящего, себя, раскрывающего великие тайны.
Всё это явилось ему одновременно, и он стоял, потрясённый, не зная, какой образ выхватить из этой лавины. Видения было нечётки и непонятны, но невероятно заманчивы, они звали вперёд, вдаль, в неведомое.
Каська шагнул вперёд, споткнулся и пришёл в себя.
“Что это? — подумал он восхищённо. — Может, я невзначай Белого оленя увидел?”
Эта мысль лишь развеселила его, не напугала нисколько. Нет, Белого оленя он не видел. То были его собственные мечты, ранее дремавшие, а сейчас, от толчка обиды, всколыхнувшиеся и вскипевшие.
Восторг схлынул, но осталась уверенность — он всё сумеет. У него всё получится.
Но что — получится?
Тут Каська задумался надолго. Он не знал, чем собирается заниматься в будущем, никогда об этом не задумывался, жил себе один день за другим.
Однако сейчас, видимо, надо задуматься?
Пока мир его ограничивался деревней Синью и лесом. Он даже никогда не был в большом поселении Ожерелье, где проходила порой ярмарка. Люди деревню редко покидали, и приезжие появлялись в ней редко.